Вихрь - Йожеф Дарваш
Не знаю, все ли понял Агаев из моих слов.
С мрачным видом он сказал:
— На фронте не бывает твердых позиций. Твердая позиция возможна лишь после заключения мира. Разве вы этого не знаете? Докладывайте мне каждый час. Если произойдет что-нибудь чрезвычайное, я свяжусь с вами через связного, который и сообщит вам путь отхода и место сбора.
Когда мы вышли из штаба, Родан в сердцах сплюнул на землю.
— Черт возьми! — пробормотал он. — И тут не везет. С кем ни говоришь, бьют себя в грудь, говорят, что они не остановятся, пока не дойдут до самого Берлина. Ну вот и остановились, в такой неразберихе это возможно, но почему именно здесь?
Я ничего не ответил на это. Родан обычно не расходился. За глаза его обычно звали Смельчаком, так как он, несмотря на должность командира взвода, всегда охотно шел на самое опасное дело, взяв с собой одного-двух добровольцев. А если он когда и расходился, то вовсе не из-за того, что боялся опасности.
— Давай поспорим, — предложил он мне, — что наши уже разбежались.
— Глупости.
— Ну давай! На литр палинки, а?
— Я спорить не стану. Я своих людей знаю.
— Может, поэтому и не хочешь? Боишься проиграть?
И Родан грубо выругался. Ему только стоило начать ругаться, как он так и сыпал то по-венгерски, то по-сербски. Однажды на спор он без остановки ругался целых десять минут. И откуда только у него бралось столько скверных слов?
— Они уже давно почуяли, откуда ветер дует, — сказал он и снова сплюнул. — Хорошо еще, если половина не разбежалась. Я прекрасно знаю, кто из них чем дышит.
Однако Родан тоже ошибся. От нашей части осталась только одна треть. Комната, в которой размещался штаб, была забита брошенным оружием. Через час я должен был докладывать Агаеву, но сам я на доклад не пошел, а послал связного. Идти сам я не осмелился, так как нужно было рассказывать о том, что случилось у меня в роте.
В три часа дня подполковник вызвал меня к себе.
«Ну, теперь уж все равно, — думал я. — Если русские сами отходят на этом участке, то постыдное бегство венгерской части не что иное, как мелкий штрих в общей печальной картине». Однако подполковник, который утром выглядел таким усталым и мрачным, на сей раз был весел. Насвистывая, хотя и несколько фальшиво, «Трех танкистов», он похлопал меня по плечу, а когда заметил, что я принюхиваюсь к дымку, которым пахло в комнате, рассмеялся и сказал:
— Я ничего не пил. Мы переходим в наступление, друг мой, я уже собрал свои вещички.
В этот момент на пороге появился встревоженный Родан. Он не мог дождаться моего возвращения. Агаев и ему сказал то же, что и мне.
— Вот так-то… — добавил подполковник, щупая взглядом Родана. — И хотя у нас сейчас не ахти как хорошо обстоят дела с подвозом и пополнением и мы все еще находимся в сложном положении, нам уже не нужно отходить.
И тут Родан сказал правду:
— А мы уже начали отступать. — Он проговорил это с плутовским выражением лица. — Если бы немного попозже сообщили нам все это, то нам уже некого было бы утешать.
Мне хотелось зажать ему рот.
К счастью, подполковник не слушал его, занятый мыслями о достигнутых успехах. Надев шинель, он вывел нас на шоссе, сказав, что сейчас появится лучший офицер дивизии, капитан Татушин. Стоит его подождать, чтобы познакомиться с ним, так как если бы не Татушин, то сегодняшний день кончился бы совсем по-другому.
— А как звали того непобедимого грека? А, вспомнил: Геркулес. Ну так вот, наш Татушин и есть Геркулес, только похитрее его.
Присев на корточки, подполковник начал что-то рисовать.
— Смотрите сюда. Вот стрела, обозначающая контрнаступление гитлеровцев. Оно началось от Фехервара и нацелено на долину Вали. А вот здесь стоял батальон Татушина с задачей ни на шаг не отходить, что бы ни случилось, так как, в случае если шоссе будет свободным, фашистские танки за полчаса будут в Буде. Ясна схема? Не так ли? Такова была обстановка до одиннадцати часов утра, когда гитлеровцы предприняли натиск и прорвались справа и слева от шоссе силой до полка. Положение стало нешуточным, так как угрожало прорывом всего фронта. Что же делает Татушин? Этот сумасшедший, этот разбойник… Вместо того чтобы стоять на месте до последнего, он, оставив в арьергарде одну роту, усадил весь батальон на грузовики, повозки, а то и верхом на лошадях и начал отходить. Командир дивизии пришел в ярость. А Татушин тем временем все отходил да отходил. Гитлеровцы, разумеется, сбили заслон и каюк бою. Ан не каюк. Только тогда-то он и начался. Татушин раскрыл свои карты. Вот смотрите. Здесь, у подножия холма, он устанавливает на огневых позициях батарею противотанковых пушек, а вот здесь, возле населенного пункта Вертипуста, — вторую батарею, а сам с пехотой сворачивает влево и выходит основными силами батальона во фланг гитлеровцев. Представляете, что это такое? Противотанковые пушки расстреливают двадцать два танка противника, шоссе забито горящими «тиграми», а фашистские роты одна за другой гибнут под огнем, как… Да чего я вам тут рассказываю, вы все равно не поймете, что такое татушинская контратака! Командир дивизии тем временем просит себе подкрепление, проклиная на чем свет Татушина, который наголову разбил противника и преспокойно уплетает мясные консервы, положенные на обед.
Протоптавшись в снегу около часа, мы наконец увидели нашего Геркулеса, который ехал в повозке с кожаным верхом (и где он только откопал такую!). Это был рыжеволосый мужчина маленького роста, под застегнутой шинелью у него выпирал небольшой животик. На голове у него была казацкая кубанка. Ни на какого Геркулеса он не был ни капельки похож, да и на военного тоже. Скорее, его можно было принять за тыловика, который, освободившись от дел, после обеда решил пойти поиграть в шахматы. Агаев выхватил Татушина из повозки, поднял на воздух и расцеловал, воскликнув:
— Вот он, наш герой, капитан Татушин!
На обратном пути в расположение Родан сказал, что, быть может, этот дядя и является лучшим офицером в дивизии, однако он выбрал, бы себе более интеллигентного героя. Этот слишком уж похож на сардельку.
Спустя неделю мы познакомились ближе с капитаном Татушиным. Он получил пополнение, и батальон был снова укомплектован. Мы к тому времени тоже обзавелись бричкой, на которой разъезжали
