В раю - Пауль Хейзе
Это было самое тенистое местечко во всем саду, и расположившееся здесь общество заняло зонтиками, шляпами и тросточками все порожние места, давая этим заметить, что оно желает уединиться от посторонних посетителей. У входа в качестве сторожа торчала длинная, худощавая фигура поручика, в своем неизменном фраке, а рядом с ним сидела стройная молодая женщина с опущенными глазами, как бы погруженная в тяжелые думы и не внимающая глупой и веселой болтовне окружавшей их толпы.
Шнец только что заговорил с ней и этим заставил ее поднять голову. Она бездельно окинула сад глазами и встретилась случайно с глазами неподвижно стоявшего среди сада молодого человека. Правда, Феликс в ту же минуту опустил глаза; но он был узнан, и потому не мог более думать о возможности незаметно ретироваться. В это время Коле, который между тем заказал кофе, взял его за руку.
— Да где же вы пропадаете? — воскликнул он. — Пойдемте и помогите мне занимать крестную, которая единственно только с досады, что вы по отношению к ней разыгрываете святого Антония, просто убивает меня своими рассказами о черной Мадонне в Алтоштинге.
Феликс, увлекаемый Коле, пробормотал что-то в ответ. Поставленный для него стул возле тетки Бабетты, по счастью, был обращен спинкой к беседке. Едва Феликс на него опустился, как Розенбуш начал:
— Что, видели вы уже нашего поручика, барон? Это почтенное земноводное привидение проводит сегодняшний день на сухой дворянской почве и, судя по его недовольной мине, охотно перебрался бы снова в нашу морскую стихию. А ведь штука вышла бы недурная, если бы я пошел туда и попросил его представить меня старой графине и молодой контессе. Что касается до третьей дамы, то она, вероятно, еще нас помнит, с того вечера у графини, когда вы предоставили мне одному счастье занимать ее.
Вслед за тем он описал обеим девушкам и крестной очень подробно тот музыкальный вечер и передал им свой разговор с Иреной. Маленькая Нанни, которая, быть может, тоже была заражена предрассудками папаши против искусства, должна была наконец узнать, как думают в высших слоях общества о каком-нибудь баталисте и какое почетное место займет она в качестве его супруги. Но веселая девушка, по-видимому, не составила себе в сущности особенно блестящего понятия о его успехах.
— Не ошибаетесь ли вы только, господин Розенбуш, думая, что вас узнали? — спросила она смеясь. — Прелестная дамочка, по крайней мере, едва кивнула вам головой, когда вы сняли перед нею шляпу, как бы желая сказать этим: «Вы обознались, милостивый государь».
— Это произошло только потому, что она была поражена, увидав меня в таком прекрасном сообществе. Она, быть может, придала комплиментам, которые я тогда расточал ей, слишком серьезное значение. Эти знатные барыни чертовски самолюбивы и обидчивы, вот почему я и теперь избегал случая заговорить с нею. Но почему вы не спешили представиться дамам, любезный барон, тем более что и в ваших жилах течет дворянская кровь?
В это время подошел к столу Шнец. С торжественной вежливостью раскланялся он с дамами, пожимая в то же время руки приятелям. Его, видимо, нисколько не поразило присутствие Феликса в этом месте.
— Счастливчики! — ворчал он, грызя сигару, надвинув шляпу на глаза и отойдя с Феликсом и Эльфингером несколько в сторону от остальной компании. — У вас здесь так хорошо, что живому человеку становится весело смотреть на то, как вы от души смеетесь, тогда как мы вели разговор, вся соль которого главным образом состоит в том, чтобы не сказать чего-нибудь такого, что не мог бы сказать и всякий другой. Они удивляются теперь за моей спиной, что я вообще связываюсь с вами, так как это, по их мнению, mauvais genre.[51] Какие-то художники и две хорошенькие девушки, у которых графиня мать покупает свои перчатки, — quelle horreur![52] Впрочем, дамы там еще туда-сюда; даже молодая контесса с окаменевшими ямочками на ярко-красных щеках. Маленькая Нанни имеет куда более представительный вид. Au fond[53] контесса очень добрый ребенок, и дельный муж мог бы еще кое-что из нее сделать. Но этот ее кузен, с которым она почти что обручена, и другой молодой породистый господин с маленькими бакенбардами и самодовольной миной — между нами будь сказано, он смертельно влюблен в мою маленькую принцессу, которая едва удостаивает его взглядом, — tonnerre de dieu,[54] что это за образцовые экземпляры нашей высокородной молодежи! И я обречен гулять с ними, не имея права наступать им на мозоли! Так платятся правнуки за грехи своих отцов. На совести первого Шнеца, который в качестве шталмейстера или конюха помог какому-то ловкачу сесть на лошадь, на его совести лежит то, что я, недостойнейший из всех его потомков, «принадлежу к тому же кружку», хотя я и успел своим злословием сделать себя нелюбимым, даже почти в нем невозможным.
Они условились сойтись вечером на вилле Росселя, и каждый затем занял свое место. Но друзья наши, однако, не долго оставались у кофейного столика. Близкий лесок сманил к себе влюбленную пару, где они надеялись быть более свободными, тетушка Бабетта внимала слишком жадно художническим признаниям «интересного молодого человека», как она называла Коле, чтобы иметь что-нибудь против того, что Розанчик и Нанни исчезали иногда совершенно из виду, тогда как Фанни, видимо, боялась потерять других из виду.
Феликс скоро скрылся в одной из боковых тропинок; пульс бился у него лихорадочно, беспокойные планы тревожили его ум. Он сознавал очень хорошо, что такое положение дел не могло продолжаться далее; что это состояние мучительной неизвестности, продолжающееся после того, как все должно было быть покончено, сломит, уничтожит его. Если Старый Свет оказывался действительно недостаточно обширным для того, чтоб он мог избежать в
