Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— А почему же я этого не знаю? — спросил Бирк, который всегда удивлялся тому, что другие знают больше него.
Шаттих снисходительно заметил:
— Да, ты не Эдисон, что и говорить.
— В самом деле? — спросил Бирк. — Ну, вы еще увидите — на собственной шкуре почувствуете, — загадочно бросил он, что-то отыскивая глазами в глубине комнаты.
В то же мгновенье его дочь отошла от окна и стала впереди стола, заслонив его собою. Шаттих подошел к ней.
— А вы как, фрейлейн?
Но тут он узнал ее.
— Ах, это вы, замужняя! А я все никак не мог разглядеть вас. Очень рад.
Он взял Марго за руку и потянул к себе, стараясь отвести ее от стола, но добился только того, что она вместе с ним обошла стол и заслонила его с другой стороны. Шаттих, будто не интересуясь ничем посторонним, продолжал говорить, обращаясь то к Бирку, то к его дочери.
— В молодости я часто впадал в угнетенное состояние, — сказал он первое, что пришло ему в голову, — и жизнь была для меня сплошным мученьем. Однажды я даже провалился из-за этого на экзамене. Помнишь, старина? Но возраст, сударыня, и, разумеется, успех дают человеку ощущение твердой почвы под ногами.
Он пытался теперь удержать Марго на месте и обшарить взглядом все позади нее. Но и это не вышло. Шаттих продолжал говорить, словно ничего не замечая:
— Вот, например, мой Союз по рационализации Германии, старина. Он снова поставит меня во главе правительства — это уже вернее верного. Для чего же он тогда и создан! — заявил он с ошеломляющей откровенностью, все еще пытаясь добраться до стола.
Но Марго нельзя было ошеломить, потому что она вообще не слушала этого пожилого господина.
— Сударыня! — совсем неожиданно отчеканил тот. — Я всегда добивался, чего хотел.
И внезапным быстрым движением схватил сверток.
— Яйцо? — спросил он, взвешивая его в руке. — Шоколадное яйцо. И наверное с начинкой. Увесистое! А чем оно начинено?
— Это игрушка для моего ребенка. — Марго произнесла эти слова торопливо, одним дыханием; она умоляла. Именно поэтому Шаттих не сразу вернул сверток. Он слегка подбросил его и подхватил вместо Марго, которая от страха не могла поднять руки.
Шаттиху был непонятен этот испуг, эта бледность; повернувшись к Бирку, он посмотрел на него с тупым удивлением. Но и здесь его встретил холодный отпор. Во взгляде «старины», следившего за его руками, мелькнуло что-то неприязненное, чуть ли не зловещее. И бывший канцлер с содроганием подумал, что даже те люди, которых меньше всего страшишься, могут оказаться опасными. Поэтому он сразу перестал играть свертком. Марго свободно взяла его из рук Шаттиха и спрятала.
— Тебе-то хорошо, старина, — вдруг ни с того ни с сего заявил Шаттих. И тут же объяснил: — У тебя не может быть такой уймы врагов, как у меня. Кто только не мечтает о моем падении! — сказал он интимно. — Даже священник церкви святого Стефана, которому я запретил будить меня своим трезвоном в шесть утра. Чтобы удержаться на посту, нужны успехи и успехи. Концерну надо все время подкидывать новые дела, а не то тебя рассчитают без предупреждения, как какую-нибудь мелкую сошку. Надо уметь вовремя учуять новое изобретение, если оно сулит доход. Вот какие требования к нам предъявляют. — И помолчав: — Но это уж не твоя забота. — Шаттих взялся за шляпу. — Теперь тебе надо думать об одном: как поскорее выздороветь. А ведь я бы и сам не отказался полежать вот так.
— Когда есть деньги, это очень просто устроить, — возразил Бирк.
Шаттих недоверчиво покачал головой.
— Не хочешь же ты сказать, что думаешь о деньгах именно сейчас, лежа в постели. Да ты, счастливчик, никогда в жизни о них не думал.
— Я подумал о деньгах, которые потерял по твоей милости.
Бирк сказал это без малейшего смущения. Должно быть, у него был жар. Шаттих удивленно вздернул брови.
— По моей милости? Не расстраивайся, дружище. Порадуйся лучше, что в нынешние шаткие времена у тебя нет денег. Ведь у нас они тоже временно, так сказать — до востребования. И все мы живем в вечном страхе! Эта алчность масс! Москва! Экономический кризис!
На лице Шаттиха промелькнуло выражение грусти и горечи. Очевидно, главный директор боялся умереть с голоду ничуть не меньше, чем его подчиненные, которых в любой момент можно уволить в бессрочный отпуск. Да, и ему не удалось уйти от духа времени.
Но, к счастью, страх этот скоро прошел, да и служащие быстро отделывались от подобных мыслей. «Все они поверхностны», — думал Бирк, уткнувшись в подушку. Шаттих уже ушел.
— Тебе надо отдохнуть, папа, — сказала Марго. — Побудь один.
— Возьми же сверток для мужа.
— А не лучше ли подождать, пока ты выздоровеешь? Натворит он глупостей с твоим изобретением.
— Не сможет. Никто не дознается, что оно собой представляет. Тайна моего изобретения хранится у нотариуса, документ будет выдан вам лишь в том случае, если мне самому уже не придется его получить.
— Эмануэль сделает все… все возможное, чтобы превратить твое изобретение в деньги! — сказала она не помня себя. — Папа, он любит Ингу.
Лицо ее побелело, на нем появилось выражение отчаяния. Это бледное личико сразу осунулось, стало совсем крохотным. Отец кивнул.
— Передай ему. Тебе это поможет, детка.
Марго не поняла слов отца, но по привычке поверила. Сунув сверток в карман, она поцеловала Бирка, уже закрывшего глаза. Он снова открыл их и прошептал:
— Не падай духом, Марго, если будет еще хуже.
Она шла к выходу. И, к счастью, вдруг подумала о своем вздернутом носе. Каждый раз, когда сестра Инга одерживала над ней верх, Марго, искала утешения в своем смелом профиле. Было бы просто нелепо складывать руки и впадать в уныние, обладая лицом, которое в любую минуту может принять вызывающе дерзкое выражение. Марго, легко поддававшаяся грусти, и на этот раз, вспомнив о своем носе, сразу воспрянула духом.
Она размышляла: «Что ж! Если он получит под это изобретение деньги, посмотрим еще — на кого он их истратит; а если его постигнет неудача, я его не покину».
Когда она вышла из дверей больницы, — как вы думаете, кто стоял и ждал ее на улице?
— Сударыня, — сразу приступил к делу Шаттих, — меня смущает одно: ваш ребенок. Иначе я бы предложил вам: перенесите-ка вашу работу из конторы дирекции на мою квартиру.
