Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн

Генрих Манн

Сочинения в 8 томах. Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь

* * *

БОЛЬШОЕ ДЕЛО{1}{2}

I

На этом третьем этапе мы и застаем Карла-Августа Шаттиха. Теперь он, наоборот, играет роль политика в промышленности. Он сделался политическим советником одного крупного концерна и оказался весьма полезен концерну, да и сам в накладе не остался. Шаттих был членом всевозможных наблюдательных советов, и его ежегодный доход не падал ниже четырехсот тысяч марок. Сферой его деятельности были связи — не какие-либо конкретные области знания, не созидание ценностей, одним словом — не то, что называется трудом, а связи в чистом виде. Деятельность его протекала в залах совещаний, за столами конференций, среди расставленных в боевом порядке кресел. Он обрабатывал людей, поскольку они это допускали. Они же допускали это, как им казалось, из хитрости. Ведь у них тоже были свои связи, в том числе и с ним самим. Один всегда являлся связью для другого.

Рейхсканцлер в отставке Шаттих по-прежнему играл руководящую роль, и этого никто не оспаривал. «Союз рационализации Германии», столь своевременно им созданный, объединял всех, кто, отнюдь не одобряя нового государственного порядка, стремился по крайней мере на нем нажиться. Рейхсканцлер в отставке Шаттих, основавший этот важный и влиятельный орган, поддерживал его существование главным образом тем, что оставлял неразрешенными все вопросы. Он постиг, что люди особенно охотно и терпеливо ждут несбыточного, тешат себя пустой надеждой, лишенным смысла словом. Эта присущая всем людям склонность соответствовала его собственной натуре. На все нападки он откровенно отвечал: «Я решил не ставить свое детище под угрозу конкретными высказываниями». Да он бы и не сумел высказаться о чем-либо конкретно.

В минуты душевных сомнений его выручала своеобразная дерзость. Под предлогом какой-то особой надпартийной политики он часто преисполнялся яростной решимости не иметь никакого мнения. Шаттих был совершенно лыс и в одной из своих немногих газетных статей уверял, что полную законченность облику современного человека придает отсутствие волос на голове в сочетании с отсутствием бороды — чертой, уже вошедшей в обиход. Мнение это не встретило отклика. Но он и тут нашел выход: стал придавать своему жесткому и вместе с тем обрюзгшему лицу, — чтобы оно хоть чем-нибудь отличалось от ординарных немецких лиц его времени, — авторитетное выражение, достойное государственного мужа. Старания бывшего канцлера при любых обстоятельствах держаться на высоте привели к тому, что лицо его несколько обточилось, сузилось несоразмерно с фигурой. Но кто бы, кроме его жены, заметил это? Разве лишь знаменитый художник, писавший его портрет еще до того, как пресловутый дар в семьсот миллионов марок прервал карьеру Шаттиха. Изобразив на бедре этого достойного деятеля сжатый кулак, художник подчеркнул рыхлость и бледность рейхсканцлера, его дряблую шею и расплывчатую линию рта.

В первый период его карьеры, когда доктор Карл-Август Шаттих занимал скромные посты в промышленности, у него был только один повод к гордости — его жена. Она происходила из старинного рода богачей и в 1911 году принесла ему в приданое сто тысяч марок. Но больше она уже ничего не могла ему дать; богатство, традиционное в ее роду, не устояло под натиском новой эпохи. Семья потеряла почти все. Нора Шаттих, бывшая на первых порах «дающей», перешла на положение жены, которую содержит муж. Это несравненное превосходство Шаттиха, эта вечная экономическая зависимость терзали ее тем более, что она считала себя во всех отношениях выше. Муж со всей своей политикой был у нее как на ладони, и она прекрасно понимала, что от него останется за вычетом присущей ему изворотливости. Чем больше она его презирала, тем сильнее удивлялась его ни с чем не сообразной удаче, думая, что когда-нибудь этой удаче придет конец, — ведь только в сказке счастье никогда не изменяет. И Нора Шаттих с большим интересом ждала поворота в судьбе мужа.

Он чувствовал превосходство жены и не думал его отрицать. Он знал, что в свое время оказался ее избранником только потому, что Нора любила одного высокопоставленного офицера, и с этим романом надо было как-то покончить. Одного воспоминания об этом было достаточно, чтобы он постоянно чувствовал себя в подчинении у жены. Этого удачливого человека смущало и эстетическое воспитание Норы, ее умение держаться в обществе, ее женственность, чувство собственного достоинства. Это была светская дама старого общества, не признающая никакой деятельности, даже такой, которая, казалось бы, сама собой напрашивалась в ее положении. Детей у них не было. Но больше всего подавляла Шаттиха монументальность ее фигуры, широкий и грубый костяк, — особенность всех членов ее семьи; белая кожа и упругая плоть, облекавшие остов этой красивой особы, с течением времени перестали соблазнять Шаттиха; он обманывал ее с другими. Однако уважение к ее монументальным размерам засело в крови у этого низенького пузатого толстяка. Как бы высоко он ни взлетал, по отношению к ней он всегда оставался тем же маленьким человечком: физически, по языку и происхождению. В ее присутствии он никогда не забывал, что отец его был всего-навсего унтер-офицером и писцом при магистрате. В обществе ему еще удавалось, правда с переменным успехом, скрывать свое прошлое. Это было особенно трудно, когда Шаттих впадал в хорошее настроение: он становился тогда вульгарным. А повеселиться он любил.

Шаттих считал, что веселиться могут все: и бедный и богатый. В жизни каждый попадает на то место, где он лучше всего себя чувствует, каждый получает то, что ему причитается. И если сам он, Шаттих, не довольствуется годовым доходом меньше чем в полмиллиона, то его старый друг Бирк мирится с ничтожнейшей частью этой суммы и даже рад ей. Ибо главный инженер Бирк в конечном счете сам определил свою судьбу,