Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Но чего добивалась госпожа Бирк, попрекая дочь мужем? Конечно, он ничему не учился, был человеком мятущимся, без выдержки, без определенного направления в жизни. Эмануэль Рапп ничего не прибавил семейству Бирк, но и семья фон Боттин, из которой происходила госпожа Бирк, в свою очередь ровно ничего из себя не представляла. Это были захудалые помещики, не сумевшие подняться даже при тех сдвигах, которые произошли в жизни общества в новейшие времена. Госпожа Бирк всегда была только пассивной спутницей своего мужа, она не могла быть ему полезной. Нора Шаттих, та по крайней мере прежде чем утратила превосходство над мужем, содействовала его продвижению; она была как дома в сферах, куда он только еще стремился проникнуть. У Эллы Бирк за всю ее жизнь был лишь один козырь в отношении мужа: ее дворянское происхождение. К счастью, это не имело для него никакого значения, ведь они любили друг друга.
Она хорошо знала, что именно ей нравилось в этом человеке — отце ее семерых детей, — который часто не замечал ее, мало разговаривал, весь уходя в свои проекты, в напряженные поиски решений. И все-таки он жил в кругу семьи, и чувства, передававшиеся от одного члена семьи другому, вселяли жизнь и в него и в нее. Он любил маленьких детей, поэтому она считала его добрым; но в одном отношении он казался ей совсем недобрым: заставил ее наплодить кучу ребят. Она ни за что на свете не хотела бы лишиться хоть одного из них, но ведь бессовестный Бирк, вероятно, желал связать ее материнством, так сказать целиком завладеть ею. И это ему удалось. Она и думать не могла ни о чем, кроме служения семье, в особенности после того, как было потеряно состояние. В часы усталости и раздражения она обрушивалась на мужа с упреками, винила его даже в смерти ребенка. Он испортил ей всю жизнь. И она подолгу сидела молча, с видом аристократки, пока малыши не заставляли ее откликнуться на их зов.
Обстоятельства требовали от этой уже немолодой женщины самостоятельности, а ведь Элла Бирк сама нуждалась в руководстве. Муж не направлял ее, как, бывало, отец, когда они жили в своем имении Клейн-Боттин. Безденежье сравняло всех, в том числе и супругов Бирк. Элла пыталась поставить в пример мужу своего старшего брата. Но какой это имело смысл, раз этот брат не мог выплатить даже ее маленькую долю из доходов семейного поместья? Приходилось заботиться обо всем самой. Эта талантливая хозяйка, чтобы поддерживать светский стиль жизни, вынуждена была прибегать чуть ли не к приемам точной механики. При этом ей даже удавалось сохранить изящество.
В минуты злобы она говорила Бирку: «Что будет со всеми нами, если с тобой что-нибудь случится?» В глубине души он признавал, что ему нечего возразить, поэтому он предоставлял ей свои доходы в надежде, что она сумеет отложить кое-что на черный день и поместить в дело, а какое именно, он не допытывался. После ее смерти выяснилось, что у нее был пай в кинотеатре, и она даже задолжала этому предприятию.
До чего могли докатиться в те времена супруги, молодость которых уже кончалась… Такая женщина, как Элла Бирк, взбунтовавшись из страха перед завтрашним днем, дошла до того, что пригрозила изменой своему Рейнгольду; в ответ он порекомендовал ей молодого негра из кафе «Централь», на которого был большой спрос. Но не успев выговорить эти слова, он понял, как они бестактны и жестоки. «Для чего тебе нужна была такая куча детей?» — спросила она как-то. Он ответил: «Для того, чтобы у меня был предлог так ужасающе много работать». Он хотел сказать, что во всем виноват его эгоистический мозг со своими вечными запросами. Но Элла не поняла мысли мужа.
Однако, несмотря на раздражительность, недоразумения и вспышки вражды, они жили дружно. Их связывали воспоминания о беззаботной молодости, и никакие взаимные упреки не могли их разъединить. Бывая вместе, они пререкались, а расставшись, искали друг друга на каждом углу. Вероятно, они любили друг друга в детях, но еще больше сближало их прошлое. Знакомая только тебе одному вибрация голоса, напоминающая о былом, глубокий взгляд, устремленный на твое стареющее лицо, — и все воскресает снова. Один прислушивается к речи другого, улавливая никому здесь не известные провинциальные обороты. Но в 1928 году все это кончилось.
Бирк любил маленьких детей; ему казалось, что веселый смех ребенка вобрал в себя все мыслимое на земле счастье. Впрочем, он сам замечал, что стал очень скромен в своих притязаниях на счастье. А Элла негодовала, когда до нее доходили слухи, что он оказывал помощь чужим детям или их родителям, в то время как его собственные дети не обеспечены. Пусть бы себе кормил из окна птиц — неужели нельзя этим довольствоваться? Но по существу она боялась раздумий, которые чувствовались в таких поступках. Прежде он был крепче, трезвей, понятнее для окружающих.
Так думал и он сам. Но теперь, задним числом, ему представлялось, что в его жизни преуспевающего инженера все было как-то слишком точно рассчитано, вымеряно. Не потеряй он в столь необычных обстоятельствах все благоприобретенное, он был бы, наверное, очень богат: в те времена инженеры забирались на большие высоты, но там, думал Бирк, они уж вряд ли оставались инженерами. И привилегия, которую давал им высший пост, состояла лишь в том, что они мешали другим получать за свой труд должное вознаграждение. Бирк всегда утверждал, что в жизни приходится выбирать между трудом, связями и преступлением, или, правильнее говоря, выбор не так уж свободен: можно лишь отстранить от себя две из этих возможностей и держаться в определенных рамках. Сам он в меру своих сил посвятил себя только труду. Он и теперь придерживался того же мнения, хотя видел, что труд ни к чему не ведет. Да это и каждому ясно.
Каждый понимает, что люди вынуждены работать, не надеясь на особенно большое
