Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Да. Знаменитость. Я с ним знаком и горжусь этим. В телеграмме он спрашивает у меня…
— У тебя?..
— Не осталось ли здесь у Инги каких-либо долгов.
— Не понимаю. Кому она должна? Тебе?
— Понимай как знаешь. Он, во всяком случае, заявляет, что никакой ответственности за ее долги не несет.
— Да разве он вообще-то вправе платить за нее?
Эмануэль промолчал. А Марго могла бы сказать слишком много. Но одна мысль вытеснила все другие: кончено. Между Ингой и Эмануэлем все кончено. Как будто взвилась и засверкала на солнце струя фонтана. Как будто трелью рассыпалась в воздухе песня. Марго была ослеплена, она вздохнула всей грудью.
Раздался голос Бирка:
— Она попытает счастья в кино. Да это и больше подходит ей. При ее теперешнем состоянии ей просто повезло.
Марго испугалась: Эмануэль, пошатываясь, сделал несколько шагов и впился взглядом в ее отца.
В голове Эмануэля бурно проносились мысли: «Что ему известно? Откуда? Он говорит о ее руке — кто же ему сказал?» И вдруг он услышал в себе самом ответ на эти вопросы. Он вспомнил, что Бирк явился ему в опаснейший момент и предостерег его самолично. «Но действительно ли я видел его? Не был ли я просто вынужден упорно о нем думать — как сам Бирк просил меня раньше?» Эмануэль не мог ответить на этот вопрос. Да, Бирк приходил, — да, должно быть, он явился ему, иначе Шаттиха не было бы в живых. К сожалению, он, Эмануэль, недолго держал себя в узде, и если Шаттиха он пощадил, то Инге прострелил руку. Эмануэль открыл рот, чтобы спросить: «Папа! Как чувствует себя Инга?»
Он заметил испуганное лицо Марго и заставил себя встряхнуться. «Какой вздор, — подумал он, но тут же сказал себе: — Осторожней! О таких вещах лучше не болтать!» И по спине у него опять, как тогда, пополз холодок, но теперь, задним числом, — еще сильнее.
Сам же Бирк думал только о новых перспективах, развернувшихся перед его любимой дочерью. Она будет блистать, она будет знаменита на весь мир, как в былые, уже забытые времена — он сам. Но если она для него потеряна? Если он уйдет из этого мира, не дождавшись ее возвращения? Ради чего это все? Да ради счастья, в сиянии которого она сделает свой первый шаг. Он забыл, какую трудную прожил жизнь, — другой он и не желал — надеясь, что ее жизнь будет полной, радостной и легкой. Он сказал:
— Вы ведь всегда жаловались, что с самого начала и навеки запроданы концерну. Инга от него избавилась, — это, как видите, случается. Одно только ей нужно — талант. Ни зависимости, ни протекции — только собственные достижения! Так и я начинал когда-то.
— То — ты! — произнес юный, чистый голос. Маленькая Сузи незаметно вошла в комнату и прислушивалась к разговору — ведь речь шла о ее старшей сестре, а это касалось и ее. — Так было в твое время, папочка. У вас еще были деньги, и вам, говорят, позволяли работать на собственный страх и риск. А Инга в кино будет не самостоятельнее, чем в концерне, — объявила шестнадцатилетняя.
— Какая там свобода и откуда ей взяться, — презрительно отозвался Эмануэль.
Бирк вынужден был согласиться, он сказал:
— Если бы свобода была от мира сего, никто не посмел бы ее чернить.
Маленькая Сузи ушла в кухню варить кофе. Вдогонку ей крикнули:
— Теперь ты можешь нажать на Ингу, чтобы она и тебя устроила. Теперь тебе незачем домогаться, чтобы тебя взяли в придачу к участку, который покупает кинокомпания.
Молодой, чистый голос ответил:
— Так оно было бы вернее. Инга начинает иначе — может, у нее и выгорит. Я, во всяком случае, ни за что не буду сниматься, пока она в кино. Две сестры — ясно, что выдвинуться может только одна, а у нее как раз подходящие данные. Выходит, таланта у меня вдвое больше, а успеха не будет и наполовину? Нет уж, спасибо.
Она варила кофе. Ей хотелось сказать еще кое о чем, но слова не так-то легко сходили с языка. Это отчасти касалось ее брата Эрнста, о котором никто почему-то не вспомнил. Наконец она заговорила: открылась подходящая вакансия, платят хорошо и подчиняешься только одному человеку. Но ее уже не слушали, в столовую почти одновременно вошли Нора Шаттих, Эман, Рольф Бирк и Элла, старшая из сестер. Ей уже доложили о необыкновенном счастье, свалившемся на их семью. Повсюду уже судили и рядили об этом происшествии, словно о каком-нибудь победном вторжении на чужую территорию.
— Папа, я думаю, что теперь все изменится к лучшему, — вздыхала Элла, обнимая отца и сдерживая слезы.
Он погладил ее по щеке, благодарный за то, что она дернулась после многолетней размолвки. Да, он стремился к ней с большой тревогой, а значит, и любовью, пока она держалась вдали и сердилась на него за его бедность и свое обесцененное приданое. Все это уже позади, она здесь, он ласково касается ее лица, но ищет в нем Ингу. Ее черты мельче, жизнь — бесцветнее. Это его дитя, но не то дитя, которое где-то далеко, которое прекраснее всех, за которое ему будет страшно в час вечной разлуки — существо, с которым тяжелее всего расстаться, потому что он сросся с ним не только сознанием, но и всеми своими чувствами.
Элла подошла к Рольфу.
— Что это с отцом! Боже мой, он уже не жилец.
— Тс! — сказал врач. — Не пугай его! Хотя он как будто и сам не заблуждается на этот счет.
— Неужели сердце? Ах, Рольф! Это от шока, который он получил при падении на мосту?
— Сначала не было ничего серьезного. Я только заметил, что ему хотелось казаться более больным, чем он был на самом деле, судя по исследованию. Предчувствие? Во всяком случае, он был удручен. Замкнулся в себе. Могу лишь догадываться, что он поддался каким-то неизвестным мне обстоятельствам, которые, может быть, даже сам создал и которых я не понимаю, — закончил врач.
— И теперь он очень болен — уже в самом деле очень болен?
— Мы отпустили его домой. У нас он буквально таял день ото дня. А здесь опять окреп.
Этот разговор был прерван шумным появлением Эмана. Он преподнес Марго цветы, а всех остальных проникновенно поздравил. Бирка он назвал глубокопочитаемым учителем, перед которым преклоняется молодежь. Обратившись к Марго, он сказал:
— Сударыня, я остался верен вашему мужу. Рапп, кто остался тебе верен? Он это подтвердит, мы оба
