Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич
И прикусил язык. Не стоило кому-то говорить о том, что жило в нем.
— Стихи — глупость, — ответил учитель, поправляя длинные волосы. — Это хорошо для сытых, а вокруг столько бедных людей. Им надо просвещение. Учителя. Медики.
Бедных людей было действительно много, и стихи им были не нужны. Но он ведь спрашивал не о тех стихах, которые в книгах. Он спрашивал о тех, которые носят человека над землей и позволяют одновременно быть со всеми.
Алесь замкнулся, никого не пуская в свой мир. Он слушал споры нового учителя с Вежей и ощущал себя в чем-то выше их. Они не знали его тайны, которая давала возможность ему, Алесю, любить всех людей, как самого себя, так как все были одно, и это одно было неподвластно времени.
Учитель и дед не понимали этого. Они спорили.
— Наследники славянофилов, — кипел учитель. — Запад для них разврат, злоба, крамола. «А вот мы — нерушимое единство православного блаженнейшего народа с православным белым царем. Носители величия! Третий Рим! Сила, которая спасет гнилой мир. Крест на Софии, государь-батюшка, славяне богобоязненные, душа смиренномудрствующая! Свет величия и правды — не то, что безбожные западные аспиды...» А за их этими идеями — грязь. Мы — наследники иных людей, мы несем родине возобновление, свежую струю воды в ее трясину.
Дед величественно улыбнулся.
— Я уважаю ваше мнение, — отметил он. — Но не вы, да и не ваши апостолы первыми сказали об этом. Еще какой-то боярин бубнил о «богомерзких немцах с их геометрией». А второй резал ему бороду. Это было и это будет через десять и через пятьдесят лет. Повторится старая сказка о западниках и славянофилах. И лишь поводы будут другими, а внешние проявления похожими и страшно смешными. Со стороны одних будет смешным желание доказать, что французов и немцев выдумал еще в шестнадцатом веке подстароста пинский Василь Короткий, так как среди его деревень были, между прочим, Францевичи и Немцевичи. А его коллега будет оспаривать: скажет, что Василь Короткий выдумал немцев в семнадцатом веке, потому что акты, подписанные им, датируются именно самым началом данного века. А со стороны других будет достаточно противное стремление унизить свою землю, простите, и доказать, что Горислава земли под собою от радости не чуяла, когда становилась наложницей рабынича, ведь этот — гм-гм — акт был разумным политическим актом, так как привносил в варяжскую тьму свет культуры.
— Что ж вы, отрицаете взгляды рыцарей духа? — даже бледнел учитель. — Тех, которые в Петропавловку едва не попали?
— Я тоже едва не попал в Петропавловку, — говорил дед. — Что ж я, по-вашему, человек поступи и света?.. Я не поношу западников. Они были нужны и необходимы. А наследники, взяв от них все худшее, превратились в карикатуру на них... Славянофилы же какими были, такими и остались, только что не вытирают масленых рук о волосы, расчесанные стрехой, и не сморкаются в руку, хотя склонны восхвалять и то и другое.
— А вы что же?
— Я считаю, что людям нужна новая одежда... Но сам как-то дохожу в старой. Если, конечно, не попаду в вашу резню.
— Кто кого будет резать?
— Одни других. Великая война за скорлупу выеденного яйца. Княжества, как нынче мудрствующие гегелисты говорят, «и-де- оло-гических» лаптей против герцогства «те-о-ре-тических» манишек. Абсолют глупости! Будете резать «тупоконечников» — не надейтесь на меня.
«Ах, не о том они все, не о том, — думал Алесь. — Резня... одни... другие... времена... Нет ничего такого. Все — едино, и нет над этим единым ни власти времени, ни власти расстояния, так как мысль объединяет всех».
Все было дано ему: любовь родных, красота земли и картин, своя красота, — он знал, догадывался о ней, — рассвет настоящей жизни, путешествия, неожиданно новые, волнующие улыбки девушек, книги, оружие, распростертый полет коня в прозрачном воздухе осени, аисты, сны о белых конях, предки и потомки, какая-нибудь хорошая работа, дружба.
Весь мир.
...Даже невозможное принадлежало Алесю. Он был хозяином времени, веков, просторов, так как все люди великой реки и все Люди, весь Род — это он, а он — они.
...Окончательно он понял безграничное и бездонное счастье, разлитое для него, в один из вечеров, когда забрел в заглохший уголок сада, невдалеке от обрыва любви. Там росла маленькая еще груша, а вокруг был золотисто-туманный воздух конца августа. Он сел на камень, поднял глаза и застыл: груша цвела большими золотыми цветками.
Клубень «золотого шара» неизвестным образом попал под грушу и, достигнув докуда мог, выкинул пышный букет желтых цветов, среди которых висели сочные румяные плоды. Издалека казалось, что эта груша расцвела сказочными золотыми огнями. И он не удивился, ведь все было для него, и это было лишь первым осуществлением невозможного.
Груши цвели для него золотыми огнями.
XVIII
Осень была красивой и умеренно туманной. Будто под теплым серым одеялом лежала каждое утро усталая, ласковая земля. И лишь часа за два до полудня первый луч белого, неяркого солнца пробивал покров и радостно падал в пожелтевшую траву. Тогда повсюду начиналось господство радуг: мерцала паутина на траве, на заборах, укрытых подвесками капель, на череде в перекопанных огородах, на блестящих, будто лакированных, боках тыкв под козырьками.
Это были маленькие радуги. А большие сияли выше: между кустарников, между придорожных ив, между самых высоких деревьев над лесными тропами. И каждая красовалась, с немного грустной радостью показывая, как она похожа на маленькое солнечное гало. А хозяева «радуг» ловили в них последних осенних пушек — на радость себе — и золотистые узкие листочки ив — на радость каждому, у кого возникло желание остановиться и посмотреть, на радость всем добрым людям.
Позже солнце разгоняло туман, и мир тогда лежал перед глазами далекий, покорный, неяркий — тоже показывая, какая в нем может быть даль, какой простор.
«Посмотри, человек. Видишь сухую полынь на дальней меже? Да к ней ровно полторы версты. А то, серенькое, видишь? Ну, там, где еще рыжие кони на жнивье? Такие рыжие-рыжие на желтом- желтом. Так это Витахмо. Никогда ты его не увидишь, кроме этого дня, который я щедро дал тебе. Смотри. Дыши!»
...В один из таких дней Алесь проснулся, увидел теплый туман за окном, поредевшую листву итальянского тополя и понял, что сегодня охота будет обязательно. Кто будет сидеть в такой день дома?
И правда, не успел он одеться, как отец
