Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Шаттих отправился не домой, где мог бы со всеми удобствами выспаться. Он снял номер во второразрядной гостинице, где зарегистрировался под вымышленной фамилией, как это недавно сделал некий мошенник адвокат, ожидавший здесь подходящей минуты, чтобы наложить на себя руки. Карл-Август Шаттих все еще развивал деятельность. Не считаясь с поздним временем, он позвонил к знакомому дельцу, человеку одного с ним круга и уж во всяком случае одного класса, выражавшему доселе полную готовность избрать доктора Шаттиха председателем рейхсбанка. Но, оказывается, картина изменилась: так быстро действовал Эгон фон Лист. Шаттиху сказали напрямик, что он уже не является желательным кандидатом. В этом мире по крайней мере не признавали околичностей и рубили сплеча. Промотавшийся игрок мог быть в полной уверенности, что везде и повсюду услышит одно и то же.
Пост председателя рейхсбанка означал для Шаттиха огражденное от бурь существование, конец вечно одолевавшему богача страху за завтрашний день, полное избавление от ужасного демона случайной удачи. Наконец — спокойствие, хотя спокойствия-то и не было бы; но спекулянту Шаттиху мерещилось, что он бы его обрел. Вот почему крушение этой мечты произвело на него губительное действие. «Председателем рейхсбанка будет более достойный», — сказал ему фон Лист. И правильно, достоин тот, кто добьется успеха.
Он-то спасовал на полпути. Поэтому он и сам считал себя недостойным.
Его политическую и административную карьеру можно считать конченной. Что же касается деловой стороны, то он не только катастрофически упустил изобретение своего старого друга Бирка, словно специально для него задуманное. Это было еще не самое худшее; но ведь он собирался нанести ущерб концерну. Как быть с этим? В случае удачи все было бы оправдано. Но дело сорвалось, и теперь, естественно, поднимутся голоса протеста. Шаттих хорошо изучил этот мир, существовавший в первую очередь для него и ему подобных; до сих пор его жестокие законы чувствовали на себе другие. Если тяжкая длань ляжет на его плечо, он будет знать, как это получилось: стало быть, о его провалившейся затее доложил кому следует отдел контроля.
Под ударами неотвратимых сил, грозивших теперь взять в оборот, после стольких других, его самого, доктор Шаттих изменился в нравственном отношении: он стал верующим. Человек создан не для того, чтобы пожирать человека, как, например, он — своего старого друга Бирка, — эту истину он, наконец, постиг. Содеянное тобой рано или поздно рикошетом ударит по тебе же, более сильный проглотит тебя самого, ты будешь тупо взирать на останки всего, чем ты жил, — как ребенок, не понимающий, что все на свете имеет начало. Кто бы предугадал, что наряду с разочарованием, неизменным твоим спутником даже в дни счастья, придет нечто совершенно новое и неведомое — раскаяние.
Неужто доктор Шаттих, будь при нем револьвер, поступил бы так же, как один из последних обитателей этого неказистого номера? Нет. Он пока еще не целиком утратил нравственное равновесие. Может быть, в будущем придет и такая минута… Сейчас он твердо решил в деле с изобретением стать на другой путь и действовать отныне добросовестно, даже по-христиански. Он был искренне склонен оценить изобретение своего старого друга Бирка в его полную стоимость, а доход честно, до глупости честно, разделить пополам. Карл-Август задумал с этой целью отправиться за границу, где у него были в банках текущие счета, и там, вне пределов досягаемости, провести всю операцию. Значит, большое дело, если только ему удастся взять его в свои руки, станет началом нового перелома в его земной жизни. За это Карл-Август в ножки бы поклонился своему другу Бирку, нет, какое другу — даже своему убийце Эмануэлю!
Во вторник утром он потребовал счет в гостинице — одной ночи, наполненной критическими размышлениями, ему было предостаточно — и поехал на такси в Темпельгоф, чтобы сесть на самолет Общества воздушных сообщений. У него еще нашлось время нанять в одной из сыскных контор провожатого-телохранителя. Ведь для того чтобы поступать добросовестно, почти по-христиански, надо остаться в живых. Карл-Август не видел причин снова подвергать опасности свою особу.
Как только они прибыли на место, его спутник нашел возможность выказать свое усердие. Он схватил человека, который собирался подойти к главному директору. Но пришлось его выпустить — оказалось, что это курьер Управления концерна. Карл-Август прочел, что он отстранен от службы, и не поверил, хотя и ждал этого. То ли потому, что он этого ждал, то ли потому, что не поверил, он не потерял самообладания. Машина отвезла его домой. Самочувствие его улучшилось, и, выйдя из машины, он послал своего стража пообедать в ближайший ресторан. И напрасно!
В подъезде, у самого лифта, к нему подскочил, взмахнув ножом, какой-то субъект. Чудесный весенний день ослепил Карла-Августа, в глазах рябило, за лестницей было темно, и в эти потемки прыгнул человек, размахивая ножом и глухо рыча.
— Теперь, Шаттих, тебе крышка!
— Ведите себя пристойно! — потребовал Карл-Август. — Кто вы и что вам угодно?
— Неважно. Крышка тебе, Шаттих! Я поджидаю тебя с воскресенья.
Делая прыжки то в одну, то в другую сторону, он не давал своей жертве двинуться ни взад, ни вперед и при каждой попытке Шаттиха увернуться норовил пырнуть его ножом; по-видимому, он собирался еще долго держать противника в осаде.
— Да я тебя посажу, — пригрозил Шаттих. От волнения он заговорил тенором.
— Ха! Точно так же, как ты засадил в сумасшедший дом мою мать. Что и говорить, по этой части ты мастер, Шаттих! Использовать — а затем отшвырнуть, свести с ума, упрятать или же довести до пьянства и лишить наследства. Где моя доля наследства? Я не красный, наследие отцов моих для меня священно. Отдай мое наследство, папаша Шаттих!
На этот раз, вместо того чтобы полоснуть воздух, нож взрезал рукав Карла-Августа; тот закричал — долго ли до беды! Шаттиху казалось, что позади него собралось несколько человек, которые, однако, не решаются прийти на выручку. Должно быть, и шофер его среди них, трус этакий! Он окликнул его:
— Френкель!
Обернуться он
