Сочинения - Роберт Отто Вальзер
II
Из театра постепенно исчезают лучшие и самые добротные кадры, как следует, к нашему большому сожалению, из письма, что направила нам госпожа Гертруда Айзольдт. Она сообщает, что собирается открыть магазин корсетов на Кантштрассе, на углу Йоахимсталерштрассе, чтобы тем самым стать деловой дамой. Какое странное решение, и как жаль! Даже актер Кайслер хочет уйти, а именно, как мы слышали, из-за того, что во временной перспективе выгоднее стоять за стойкой, чем двигать фигуры по доске. Он должен первого мая взять под руководство небольшую пивную на востоке, и он уже, поговаривают, радуется, что будет наливать пиво, мыть стаканы, намазывать бутерброды, подавать селедку и по ночам выпроваживать сапогами пьянчуг. Печально! Но мы можем лишь глубочайшим образом сожалеть, видя, как два столь удивительных и почитаемых артиста предают искусство, и хотим надеяться, что это не войдет в моду.
III
В Камерном театре незадолго до закрытия ворот случилось небольшое изменение. Дирекция накинула на плечи драматургов изящные светло-синие фраки с большими серебряными пуговицами. Нам это кажется милым, ибо это разумно. Служителей театра упразднили, и теперь драматурги по вечерам, когда есть представление, то есть в то время, когда им все равно нечем заняться, принимают у дам пальто и указывают посещающим театр господам их места. Они также открывают двери и дают разные небольшие, но необходимые справки. На ногах они носят теперь длинные, толстые, желтой кожи гетры по колено, а еще они могут превосходно, с элегантным поклоном, раздавать программки и бинокли. В провинции они бы еще передавали записки; но здесь, в Берлине, в этом нет нужды. Одним словом, ни один критик больше не сможет спросить, что такое драматург и какие у него обязанности. Теперь они делают все, что в их силах, и впредь их следует оставить в покое.
IV
Чтобы раз и навсегда покончить с вечным нытьем и постоянными упреками в том, что есть только декорации, а пьес нет, режиссер Райнхардт решил впредь ставить пьесы на фоне белого полотна. Его драматурги, конечно, уже разболтали секрет, и он удивлен, если не обескуражен, видя, как мы уже раструбили эту новость. Белое полотно! Белоснежное, как белье? Или неизвестная крупная дама из цирка для начала пощеголяла в нем пару дней? Тогда декорации наверняка будут источать чарующий запах ее ножек, что только пойдет на пользу господам критикам, которые забудут, где и сидели, а их острые чувства будут притуплены. Кроме шуток. У идеи Райнхардта есть потенциал, то есть она блестящая. На фоне белых тряпок лица и особенно призраки будут выделяться необыкновенно ярко. Применит ли Райнхардт это изобретение и в Придворном театре?
Берлинская знакомая Вальзера Гертруде Айзольдт (Gertrude Eysoldt, 1870–1955), известная актриса, принадлежала, как и Фридрих Кайсслер (Friedrich Kayßler, 1874–1945), к труппе Макса Райнхардта (Мах Reinhardt, 1873–1943).
Телль в прозе
Ущелье неподалеку от Кюснахта
Телль (выходит из кустов): По этому ущелью, я думаю, он поедет. И если я все верно рассчитал, другого в Кюснахт нет пути. Здесь это и должно случиться. Возможно, говорить так — безрассудно, но дело, которое я задумал, требует безрассудства. Сила этой руки была до сих пор направлена лишь на зверей, я жил мирно, я работал, а когда уставал, ложился спать. Кто велел ему потревожить меня, по чьему наущению он решил меня прижать? Его положение в стране позволило ему это. (садится на камень) Телля можно обидеть, но не схватить за горло. Он господин, он может высмеивать меня, но он затронул мою плоть, любовь и добро, он зашел слишком далеко. Прочь из колчана! (достает стрелу) Решение принято, самое ужасное уже сделано, он уже застрелен в мыслях. Но как? Зачем я устраиваю засаду? Не лучше ль встать перед ним и сбить его с лошади на глазах у слуг? Нет, пусть он будет диким зверем, а я охотником, так вернее. (натягивает тетиву) С мирной жизнью покончено, я должен был целиться в голову сына, а теперь буду целиться в грудь этого изверга. Ощущение, будто я это уже сделал и могу отправиться домой; что уже случилось в душе, руки выполняют чисто механически, я мог бы отсрочить решение, но не изменить его, это может сделать только Господь. Что я слышу? (прислушивается) Он уже идет? Торопится? Он ничего не подозревает? Это свойственно господам, они со спокойной душой совершают чудовищные вещи. (вздрагивает) Если промахнусь, спрыгну и разорву проклятую цель в клочья. Телль, соберись, малейшая неловкость превратит тебя в дикого зверя. (Звук рожка за сценой.) Как нагло он позволяет трубить в землях, которые унижает. Он намеревается быть господином, но он еще ни о чем не догадывается. Он беззаботен, как танцующий ребенок. Прожженный разбойник и убийца. Он убивает, даже когда танцует. Чудовище должно умереть в неведении. (готовится к выстрелу) Я спокоен. Я бы молился, если бы не был так спокоен. Такие спокойные, как я, и выполняют долг. (Ландфогт появляется со свитой на лошадях. Роскошный выезд. Телль стреляет.) Узнал стрелка. Свободна родина. (уходит)
Драма Шиллера Вильхельм Телль цитируется в переводе Н. Славятинского.
Знаменитая сцена
Графская комната. Старик Моор ушел.
Франц (один): Бог ты мой, как я был груб. Даже стыдно. Я подал ему подлость, как дурно пахнущую еду, и он ее с готовностью принял. Пусть. Как я устал вести себя так подло. У меня вовсе не было намерения убивать, но так уж вышло. Я хотел лишь провести репетицию, и вот чудовищное уже свершилось. Из-за меня. Старый
