Сочинения - Роберт Отто Вальзер

я хочу Вам кое-что сказать: я не считаю Вас таким уж умным, но честность, прямолинейность, это может значить куда больше ума. Я заблуждаюсь? Вас можно причислить к утонченным? Если так, то в будущем я буду сидеть в комнате одна, покинутая, потому что это значит, что я больше совсем не понимаю людей. Я буду стоять на лестнице и открою Вам дверь, тогда Вам не придется долго звонить, и Вы увидите меня, уже так скоро. Вообще я хотела бы… нет, я не хочу говорить так много. Вы еще читаете? Я довольно красива, я должна заранее обратить на это Ваше внимание, чтобы Вы немного постарались и надели все самое лучшее и чистое. Что Вы будете пить? Скажите мне это без стеснения, у меня есть вино, служанка принесет, но, возможно, лучше всего будет, если мы сначала выпьем по чашке чая? Мы будем одни, муж в это время работает в магазине, но не думайте, что это позволяет Вам быть непочтительным, напротив, это должно сделать Вас робким. Таким я и хочу Вас видеть, робким и прекрасным, иначе я побегу вслед за почтальоном, который понесет Вам эти строки, накричу на него, назову его разбойником и убийцей, совершу ужасные поступки и попаду в тюрьму. Как же мне хочется видеть Вас, быть с Вами рядом; так как я мужественно настаиваю на моем хорошем мнении о Вас, я так говорю, и если Вы после всего сказанного все-таки придете, то имейте мужество, и тогда те несколько часов, что мы проведем вместе, будут прекрасны, и будет совершенно излишним дрожать, как я сейчас, потому что тогда в моем приглашении не будет никакого безрассудства. Вы такой стройный, я Вас узнаю уже тогда, когда Вы будете стоять внизу на улице перед калиткой сада. Что Вы сейчас делаете? Как Вы думаете, мне стоит кончить письмо? Вы будете смеяться, когда я встану перед Вами и изображу, как Вы стояли там в роли принца Макса. Я заклинаю Вас, сделайте глубокий поклон, когда заметите меня, и будьте скованны и ведите себя как обычно, не позволяйте себе ни одного свободного движения, я предупреждаю Вас и, если Вы послушаетесь меня, я буду Вам так благодарна, как, возможно, никто в Вашей жизни еще не был Вам благодарен.

Фаворит — комедия в 4 актах Т. фон Троты.

Набросок к прологу

Занавес поднимается, мы заглядываем в открытый рот, вниз в красновато подсвеченное горло, откуда облизывается большой, широкий язык. Зубы, которые окружают рот сцены, острые и мерцают белым, все вместе схоже с пастью чудовища, огромные губы похожи на человеческие, язык движется вперед, через рампу и чуть ли не касается огненным концом голов зрителей; затем снова уходит назад, а потом вперед, вынося на широкой, мягкой поверхности спящую, изысканно одетую девушку. Золотистые волосы струятся, как поток, на платье, в руке блистающая звезда, подобная большой, мягкой, солнечной снежинке. В волосах изящная зеленая корона, девушка улыбается во сне, отдыхая на языке, как на подушках. Вдруг она открывает глаза и это глаза, какие иногда, во сне, склоняются к нашим, окутанные сверхъестественным светом. У этих глаз чудесный живительный блеск, они осматриваются, как детские глаза, которые вопрошая, искательно и безвинно смотрят на мир. Из огненно-черного горла выбирается мужчина, одетый в летящие, будто набросанные полубезумным портным полотна, которые, словно лохмотья, опоясывают его массивные члены, он ступает по содрогающемуся от его шагов языку к девушке, склоняется над ней и целует. В тот же момент из глотки вырываются языки пламени и искры, которые, ничуть не испугав, дождем осыпают их. Худой мужчина берет девушку на руки и несет назад, гигантский язык вскидывается, высоко поднимается над парой, чтобы проглотить, низринуть в глотку. Белая звезда девушки сверкает и отражается в зубах, из темного горла взмывают голубые, зеленые, желтые, алые, синие и мерцающе-белые звезды в одну огненно-цветную радугу, играет музыка, и звезды рассеиваются в воздухе; наконец, губы гигантской пасти приходят в движение и произносят тихие, но ясные и теплые слова:

Представление начинается.

Занавес

Две маленькие сказки

I

На улице шел снег. Проезжали дрожки и машины, высаживали свое содержимое и снова уезжали. Дамы были в мехах. Гардероб кишел людьми. В фойе раздавались приветствия, дарили улыбки и взаимные рукопожатия. Свечи мерцали, платья шуршали, сапожки нашептывали и поскрипывали. Полы были навощены до блеска, а слуги стояли и руками направляли движение, вам туда, вам сюда. Господа были затянуты во фраки, так фрак и должен сидеть. Кланялись. Любезности перелетали, как голуби, от уст к устам, дамы сияли, даже некоторые старые. Все стояло навытяжку даже у сидячих мест, чтобы видеть знакомых, лишь немногие сидели. Лица были так близко друг к другу, что дыхание одного касалось крыльев носа рядом стоящего. Наряды дам источали ароматы, проборы у мужчин блестели, глаза сверкали, а руки говорили: Ну, надо же, ты? Где ты пропадал? В первом ряду сидели критики, как прихожане в соборе, тихо, величественно. Занавес чуть пошевелился, раздался сигнал к началу, тот, кому нужно было откашляться, быстро сделал это, и все замерли, как дети в классной комнате, взгляд вперед, абсолютно тихо, тут что-то поднялось и что-то заиграло.

II

Занавес поднялся, все замерли в ожидании, что же будет дальше, тогда вышел юноша и начал танцевать. В одной ложе первого яруса сидела королева, окруженная придворными дамами. Танец так ей понравился, что она решила выйти на сцену и сказать юноше что-то милое. Вскоре она появилась на сцене, юноша посмотрел на нее юными, прекрасными глазами. Он улыбнулся. Королеву будто молнией пронзило. По улыбке она узнала сына, она упала. Что с тобой, спросил юноша. Тогда она узнала его еще отчетливее, по голосу. Тут она потеряла все свое королевское достоинство. Она отбросила величие и не постыдилась крепко прижать юношу к сердцу. Ее грудь поднималась и опускалась, она плакала от радости, ты мой сын, сказала она. Публика аплодировала, но что значили эти аплодисменты? Счастье этой женщины было куда возвышенней всех аплодисментов, оно бы перенесло и шипение зрителей, голова юноши вновь и вновь прижималась к волнующейся груди. Она целовала его, потом подошли придворные дамы и напомнили повелительнице о неприличности этой сцены. Тогда публика засмеялась, но придворные дамы лишь окатили многоголовую чернь холодным презрением. Губы их дернулись в усмешке, занавес дернулся и упал.

Четыре шутки

I