Сочинения - Роберт Отто Вальзер

из самых молодых, и когда женщины из ее окружения приобрели неуклюжие и бесформенные фигуры, она выгодно отличалась крепким, изящно-стройным телосложением, так что каждый, кто ее видел, вынужден был признать ее красоту. Я никогда не забуду ее легкий, нежный смех и пленительные губы. Она жила в своеобразном старом доме; если открыть тяжелую дверь и войти в вечно темный коридор, раздавался шелест и плеск вечно падающего водопада, который был искусно встроен в стену. Лестницы и площадки изобиловали и прямо благоухали чистотой, а комнаты! Никогда после я не видел таких комнат, таких светлых, полированных, таких комнатных комнат. Если не ошибаюсь, когда говорят о комнате, которая уютна и в то же время обставлена на аристократичный и старинный манер, то говорят «покои». В таком доме, прошу заметить, в провинции артисты сцены могут входить и выходить, они могут ступать по лестницам, вероятно, иногда нечищенными сапогами, касаться дверных ручек, латунных и до боли сверкающих, чтобы войти в покои и непринужденно пожелать такой женщине, как моя тетя, доброго вечера. Что делает актер в большом городе? Он вкалывает, носится как сумасшедший по репетициям и выматывается, лишь бы угодить вечно недовольной критике. Ничего подобного нет в окрестностях Мадреча, дамы и господа. Там и речи быть не может о болезни и усталости, скорее всего, этот господин прогуливается там в цилиндре, который бог знает откуда у него взялся, на руках желтые перчатки, в воздухе порхает трость, этак около одиннадцати или половины двенадцатого утра, чтобы не соврать, у него светло на душе, прохожие на улице принимают его за внебрачного княжеского сына, девичьи глаза сверкают ему, и он идет по прекрасному променаду, чтобы, быть может, выйти к озеру и смотреть вдаль этак с полчаса, пока не настанет время отобедать. Созерцание, господа мои, вызывает аппетит, полезно для здоровья и вообще. Разве есть в большом городе озеро, неприступные скалы, вершины которых увенчаны выстроенным в греческом стиле милым павильоном, где под светлым утренним солнцем можно вести задушевные беседы с дамой, с которой едва познакомился и которой, скажем, лет тридцать? Разве есть в крупных городах школа, в которой молодой любитель молодежи, господин фон Бек, может, этак около трех часов, просто потому, что у него возникло такое желание, нанести визит девяти-двенадцатилетним школьницам? Сейчас как раз урок закона Божьего, девочки немного скучают, тут входит Бек и спрашивает, будет ли ему позволено присутствовать на в высшей степени интересующем его занятии. Священник, светски образованный симпатичный господин, краснеет от этой дерзости и не знает, что ответить, особенно в первый момент, когда геройские манеры фон Бека лишают его разума. Но он уже взял себя в руки и мягко выставляет исполнителя роли Фердинанда в «Коварстве и любви» за дверь, где ему, в конце концов, если принять во внимание все обстоятельства, самое место. Но, положа руку на сердце, разве это не очаровательно и разве есть в городах-миллионниках что-то подобное? Как изящно священник не позволил господину Беку заниматься глупостями со школьницами на благородном уроке. Но как восхитителен этот Бек, который подтолкнул священника к такому любезному поведению; если бы не было Беков, которые обладают бесстыдством разыгрывать из себя школьный попечительский совет, средь бела дня, когда светит солнце и по всему Мадречу разносится аромат ватрушек, не было бы и священническо-прекрасного поведения, хотя озорники должны быть и там, где надеешься встретить добродетель. Такие вещи происходят в маленьком городе сами собой; чарующее переживание обретает там пластическое выражение, а кто в провинции лучше других годится на переживания всякого рода, как не бедные комедианты, чья слава опасных, прекрасных, загадочных и готовых к приключениям людей всегда идет впереди? Житель Бёцингена, Метта или Мадреча видит их группы перед ратушей, они жестикулируют и говорят на незнакомых, но элегантных наречиях, роли, которые они играют по вечерам, они держат в бледных одухотворенных руках, так что кажется, будто они родом из королевских замков и будуаров фавориток, с такими прекрасными высокими лбами и с такими золотыми локонами, что едва можно себе представить! Разве может актер из столицы или даже из имперской столицы насладиться тем, что на улицах, площадях и променадах он остается никому не известной фигурой? Разве он может вообще заинтересовать кого-то больше и глубже, чем на пяти полосах местной газеты? Ну а если он знаменит и о нем все говорят, что с того? Я вынужден улыбнуться, когда думаю, каким поверхностным становится с годами интерес, который мы проявляем к знаменитостям. Нет и еще раз нет. Тот, кому хочется, чтобы ему подносили красное, теплое, крепкое, сжатое, брызжущее, искрящееся и благоухающее впечатление, тот пусть как можно быстрее становится бродячим актером. Правда, придется вытерпеть немного финансовой и экономической нужды, которая всегда связана с этой профессией. С удовольствием обращу внимание еще на пару мелочей: однажды ночью актера Бека один некультурный парень ни за что ни про что назвал канальей. Вот такой крепкий табачок. Бек бросился на него и оба, неотесанный сын часовщика и изящный сынишка драматического искусства вцепились друг другу в воротники, в волосы, в затылки, в вихры, в носы, в губы и уши, в колени, чтобы разыграть борьбу двух рассерженных божеств. Такое тоже немыслимо в имперских метрополиях, где люди, так легкомысленно благовоспитанные, рассовывают гнев по карманам, если есть опасность, что он вспыхнет. А в Hôtel de Paris возможно и другое. Там, к примеру, целуют руки официанткам, такие они нежные, и по-английски болтают с главной буфетчицей, так долго, пока сзади не подойдет кто-то, да и не наподдаст, сколько положено. Опять же, природа. Это же как раз тот самый чудесный источник, в котором Карл Моор может купаться до изнеможения, ибо все здесь манит его отправиться в ущелья, в которых срываются вниз, шипя и пенясь и охлаждая, водопады; через ровные, широкие поля до самой кромки величественно-высоких и зеленых еловых лесов; через поросшие лесом холмы, туда, где он может собрать цветов и засунуть в свою жестянку ботаника, чтобы дома поставить в вазу с водой; на широкие, тысячеметровой высоты горы, пешком или на коне, если сможет достать такого, или по канатной дороге, к восхитительно расположенному лугу с его роскошью цветов и трав, до тех пор, пока вечером, наполненный и пресыщенный прекрасными, но утомительными впечатлениями, он не опустится на траву под столетней елью, чтобы наблюдать великолепный закат. В лощинах и ущельях еще лежит зимний снег, несмотря на то, что уже наступила великолепная, роскошная весна. Или его вдруг потянет сесть