Сочинения - Роберт Отто Вальзер
Текст должен был находиться в 18. главе романа Семейство Таннер (Geschwister Tanner, 1907); однако рукопись романа не позволяет установить, был ли он изъят из манускрипта или написан отдельно. Вариант его представляет собой письмо Йозефа Марти бывшей хозяйке г-же Вайсс в начале романа Помощник (Der Gehülfe, 1908).
К родине
Солнце светит сквозь маленькую дыру в маленькую комнату, в которой я сижу и мечтаю, звонят колокола родины. Сейчас воскресенье, воскресное утро, а утром дует ветер, а с ветром, как пугливые птицы, улетают и заботы. Я слишком сильно чувствую благозвучную близость родины, когда ломаю голову в состязании с одной заботой. Раньше я плакал. Я был так далеко от родины; так много гор, озер, лесов, рек и ущелий было между мной и ней, возлюбленной, восхваляемой, обожаемой. Сегодня утром она обнимает меня и я забываюсь в этих роскошных объятиях. Ни у одной женщины нет таких мягких, повелительных рук, ни у одной, даже самой красивой — таких чувственных губ, ни одна женщина, даже самая чувственная, не целует с таким неисчерпаемым пылом, как целует меня родина. Пусть звучат колокола, дует ветер, шумят леса, сверкают краски, все это заключено в одном-единственном сладком поцелуе, который лишает меня речи, в сладком, бесконечно восхитительном поцелуе родины.
Письмо мужчины
Вы пишете, что боитесь, потому что у Вас нет места и Вы опасаетесь остаться без заработка. Я несколько старше Вас и потому могу советовать, руководствуясь опытом. Не бойтесь! Не думайте ни о чем. Если Вам на долю выпали лишения, гордитесь тем, что Вам позволено вынести их. Живите так, чтобы Вы могли довольствоваться супом, куском хлеба, стаканом вина. Это возможно. Не курите, это отнимает последнее телесное подкрепление, которое Вы можете себе позволить. Перед Вами неслыханная свобода. Вокруг Вас благоухает Земля, она принадлежит Вам, будет Вам принадлежать. Наслаждайтесь ею! Боязливые люди ничем не наслаждаются. Оставьте страх. Не будьте грубы и не ругайте никого, даже самого злого человека. Лучше попробуйте полюбить там, где другой, менее осмотрительный и сильный, возненавидел бы. Поверьте: ненависть разрушает дух вплоть до полного уничтожения. Любите все одинаково. Не бойтесь расточать. Вставайте рано, меньше сидите, спите правильно и быстро. Это возможно. Если Вы страдаете от жары, не обращайте на нее слишком много внимания, лучше ведите себя так, как будто вовсе ее не замечаете. Если на пути будет лесной источник, не упустите возможности напиться. Если Вам наливают с достоинством, пусть немного, но с достоинством. Проверяйте себя каждый час, считайте про себя, общайтесь лучше с собственной душой, чем с разумом ученых мужей. Избегайте ученых людей, это, за немногими исключениями, бессердечные люди. Изыскивайте чаще возможность смеяться, баловаться. Как следствие Вы станете прекрасным, серьезным человеком. Будьте, даже если порой это будет тяжело даваться, во всем прекрасны. Одевайтесь элегантно, это принесет Вам уважение и любовь. Для этого не требуется денег, лишь напряжение чувств. Что касается девушек, избавьтесь от большинства из них. Упражняйтесь в пренебрежении. Привыкайте к тому, чтобы все время быть одержимым какой-либо страстью. Это отличает прекрасного человека. Самый страстный это самый лучший: запомните это. Всему можно научиться. Я напишу Вам в другой раз.
Зимон был двадцатилетним юношей. Он был беден, но не делал ничего, чтобы улучшить свое положение.
Текст также связан с романом Семейство Таннер, но возник, по крайней мере, за полгода до романа (возможно, во время пребывания Вальзера в Берлине весной 1905 г.). После написанной еще раньше Любовной истории (сборник Geschichten) это второе появление некого Зимона, одной из масок Вальзера.
Театральное представление (II)
Зимнее ночное небо было нашпиговано звездами, я бежал вниз по заснеженной горе, в город, к кассе Мадречского городского театра, мне выдали проездной билет, и я помчался как обезумевший по каменной, древней винтовой лестнице в стоячий партер. Театр был набит людьми, в нос ударило зловоние, я содрогнулся и спрятался за какого-то парня из техникума. Я запыхался и еле успел отдышаться, пока занавес поднимался; примерно через десять минут, он поднялся и открыл взгляду дыру, заполненную огнями. Фигуры тут же пришли в движение, огромные, пластичные, неестественно резко очерченные фигуры, они изображали «Марию Стюарт» Шиллера. Королева Мария сидела в темнице, а ее добрая камеристка стояла рядом, а потом показался мрачный, закованный в латы мужчина, королева разразилась слезами гнева и боли. Как чудесно было наблюдать это! Мои глаза горели. До этого я часами смотрел на светлый, мерцающий снег а потом в темноту лож, а теперь — на огонь, жар, роскошь и блеск. Как прекрасно и великолепно это было. Как они в такт стекали с красных губ в уши часовщиков, техников и прочих, прекрасные, благородно танцующие, вверх и вниз, качающиеся, звучащие стихи. Ах, это стихи Шиллера, думал, наверное, кто-то.
Молодой, стройный Мортимер с копной светлых, золотистых локонов на голове выпрыгнул на сцену и сказал королеве, которая слушала его с улыбкой, соблазнительные слова. У него было до странности бледно напудренное лицо, как будто он испытывал пророческий ужас, и подведенные черным глаза, как будто он на протяжении многих ночей, ворочаясь от мыслей, не сомкнул глаз. На мой взгляд, он играл роскошно; не то что Мария, которая не выучила роли и вела себя скорее как кельнерша самого низкого пошиба, а не как благородная дама, благородная в самом высшем смысле: королева и к тому же мученица, какой представляешь себе Марию Стюарт. Но она была бесконечно трогательной. В первую очередь, трогала ее беспомощность, а после тот самый недостаток величия. Недостаток того, что должно было быть, потрясал и ослеплял и выгонял из возбужденных глаз стыдливую влагу чувства. О, волшебство сцены! Я все время думал: «Как же она плохо играет, эта Мария», и в тот же миг был захвачен душой и телом невозможной игрой. Когда она говорила что-то печальное, она лукаво улыбалась, совершенно невпопад. В мыслях я исправлял черты ее лица, интонации и движения, и у меня было самое живое и захватывающее впечатление от ее полной ошибок игры, какое я мог бы испытать, если бы она была безупречной. Она была
