Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Эман стал искать укромного уголка, чтобы сесть за письмо. В этом ненадежном, опасном деле он под конец решил остаться на стороне концерна. Такое решение отвечало требованиям долга и было беспроигрышным. Никакая доля в деле, к которому его привлечет Эмануэль или даже сам Шаттих, не возместит потерь, вызванных ссорой с концерном. И вот в спокойной тишине Эман взялся за доклад своему отделу; он не умолчал ни об Эмануэле Раппе, ни о Шаттихе. Да, сам главный директор Шаттих состоял под наблюдением, и хотя это ему и во сне не снилось, высшие силы держали его под прицелом совершенно так же, как всякую мелюзгу.
Пока Эман выполнял свое благоразумное решение, другие находившиеся в доме лица были заняты тем, что старались изменить свою наружность. Пообедав в мире и согласии, Лист и Шаттих вместе пили кофе. А Эмануэль спал.
Попав в водоворот враждебных событий, он все же на время обрел покой. По мере того как день проходил, в душу Эмануэля закрадывалось подозрение, что его умышленно задерживают и морят голодом, чтобы ослабить его сопротивляемость в решительную минуту. У него хватило благоразумия уснуть, чтобы по возможности восстановить потерянные силы.
Когда он проснулся, уже стемнело, комната была освещена только с улицы, и в этом свете двигалась какая-то фигура.
— Прежде выключатель был тут, — сказал пришедший звучным тенором, упорно нажимая пальцем на какую-то точку в стене. — А мой ящик с гримом опять стибрили. Тут где-то, наверно, мои коллеги.
Эмануэль включил свет.
— А это кто? — спросил непрошенный гость. Невысокого роста, с завитыми светло-русыми волосами, он был загримирован под ангелочка.
— А вам-то что здесь надо, скажите на милость?
— Мне? Да я же играю полицейского комиссара.
— Полноте!
— Разве я недостаточно красив? «Меня все дамы обожают, как мотыльки в огне сгорают», — пропел коротышка. И тут Эмануэль узнал его.
— Рад встретиться с вами.
— Охотно верю. Как вам удалось получить роль в этой комедии? Ведь к услугам господина фон Листа все знаменитости, — выбирай любую! Он так щедро платит!
— У меня совсем маленькая роль.
— А, я, верно, ошибся этажом!
— Приходилось ли вам хоть раз видеть полицейского комиссара?
— Да, конечно, я ошибся этажом. Ведь вы получаете только половину! Конечно, я видел полицейского комиссара. Что я говорю! Одного разве? Перечислить вам все комедии? И каждый раз ему приходится применять закон по отношению к даме. Скажу вам по секрету, я внесу в эту роль новый штрих. Я арестую супруга. Как вы думаете, не припудрить ли мне чуточку виски? Ваше мнение?
— Уважаемый, здесь не до комедий.
— Впрочем, к чему это? Ведь полицейский чиновник может быть молод и обольстителен, если его играю я. От меня всегда этого требуют. Здесь, наверно, соберется преимущественно дамское общество, у господина Листа всегда так. Я что ни день устраиваю увеселения в богатых домах. С чего вы взяли, что мы сегодня вообще ничего не сыграем? Вы можете выступать или не выступать, вы статист. Но я-то выступлю и уж во всяком случае потребую свой гонорар.
— Как вы хорошо говорите, — искренне сказал Эмануэль.
— А не вставить ли номер с пением? Шутки в сторону, текст роли я все равно импровизирую. Господин фон Лист сказал только, что по ходу действия мне надо кого-то арестовать. За спекуляцию? Или за любовные похождения? Не знаю и не интересуюсь! У меня сегодня целый день были репетиции.
— А если другие разделаются с ним, прежде чем вы успеете его арестовать? Что тогда? В этом деле много ревнивых мужей, им ничего не стоит его прикончить.
— Ну, это мы сыграем. Тогда я выступлю и кое-что спою. Есть у меня такая песенка — за душу хватает! — Коротышка стал на одно колено, весь изогнулся и поднял глаза к небу — но с каким плутовским выражением!
Эмануэль подошел к актеру.
— Дорогой мой! Вы актер. Я — нет. Я пришел сюда по делу, но вижу, что мои партнеры отнюдь не безупречны. Мне, может быть, грозит опасность. Я говорю с вами, как человек с человеком: не действуйте против меня, если уж вы, как друг Листа, не хотите прийти мне на выручку.
Физиономия коротышки расплылась в улыбке. Но Эмануэль не сводил с него пристального взгляда; вдруг актер хлопнул себя по лбу.
— А, понимаю! Вы помешанный. Да, да, носитесь с какой-то вздорной идеей. Лист что-то такое говорил мне. Значит, это вы и есть. Почет и уважение! Для этого тоже нужны способности.
— Ошибаетесь, тут дело серьезное. Разве вы не понимаете? Донельзя серьезное! А вечером оно может принять черт знает какой опасный оборот — и, надо сказать, для всех участников.
— Но не для меня, тьфу, не сглазить бы. Меня любят. Зато вам сегодня обеспечен провал. Вашу роль вы играете без всякого юмора.
Выдающийся актер откланялся. Мысль о возможном провале испортила ему настроение.
— Привлеките на свою сторону любителей посмеяться, если вы не умеете петь, — напомнил он, уходя. — Юмором вы всякого возьмете. «Меня все дамы обожают, как мотыльки в огне сгорают», — пропел он уже за дверью, но тут же вернулся. — В одном я полагаюсь на вашу порядочность. Если вы понравитесь, если вам закажут звуковой фильм, вы будете работать со мной и ни с кем другим. Ведь я первый развил вашу идею.
Вошедший лакей попросил господина спуститься вниз.
— Иду, приятель. Сказали бы хоть: «Ни пуха, ни пера».
— Нет, не этого господина. Вот этого. Прошу вас.
Эмануэль ушел с лакеем. Актер прокричал на все три этажа, чтобы ему дали коньяку. Некоторое время в доме стояла тишина. Потом позвонили Инга и Брюстунг.
Лакею они не понравились, он собирался захлопнуть дверь, но Брюстунг уже просунул ногу между створками.
— Господина Раппа! — потребовала Инга, когда они проникли в холл.
— Такого не знаем.
— Советую вспомнить, — резко отчеканил Брюстунг.
— Господин Шаттих-то уж наверняка здесь, — заявила Инга.
— Господин Лист и господин Шаттих на совещании. Я не смею их беспокоить.
— Ага! На совещании с Баушем и Эманом. Да еще с Вильямсом. Все как по писаному, — сказала она Брюстунгу и перешла на высокие ноты. Ее поклонник никогда не замечал в ней грубости. Но сейчас он не узнавал кроткой Инги. — Через пять минут здесь будет полиция! Понятно? А в придачу этот господин хорошенько
