Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Лист заметил:
— Вы сбились на вашу речь о рационализации Германии, дружище. В общем, все правильно, за исключением одного. Я могу вас отстранить от дела и, недолго думая, отстраню, если вы не выложите вашу долю наличными.
Шаттих уже не говорил, а кричал:
— Попробуйте! Кто и в чем может меня уличить? Не забывайте, во всем этом тиргартенском деле мое имя нигде не фигурирует. Я безыменная сила, действующая за кулисами. Вы меня не разоблачите, скорее уж я вас. Начисто скомпрометирую! — кричал Шаттих.
— Меня? — спокойно спросил Лист, слегка пожимая плечами.
Но этого было достаточно, его друг почувствовал себя безоружным; одно спокойно брошенное слово открыло ему глаза: Лист уже давно изобличен, и если он до сих пор не скомпрометирован, значит никто в мире не в силах этого сделать. Слишком много он знает, слишком много нажил. К тому же он — не фигура. Купец Эгон фон Лист! С него взятки гладки… Шаттих перестал кричать и вращать глазами. Он молча мигал, глядя на Листа, как глядят на голого атлета в свете юпитеров.
А для голого атлета наступил психологический момент — наконец-то высказаться без обиняков.
— Уступите мне это изобретение — и вы забудете о своих мытарствах!
— Уступить вам изобретение? — пролепетал Шаттих, и мурашки забегали у него по спине. Ему стало ясно, что он позволил своему другу Листу оттеснить себя на самый край пропасти, — дальше отступать некуда, остается одно: прыгнуть через пропасть… С презрительной улыбкой честного маклера, внезапно открывшего в своем конкуренте преступника, несчастный Шаттих спросил: — И что же — столь сомнительное на ваш взгляд изобретение пойдет в счет моей доли по застройке Тиргартена, если я не сумею внести ее в срок?
— Нет. Ничуть не бывало. Вы внесете свою долю, или я вас выставлю. Изобретение я получу за то, что в конце концов снова предоставлю вам возможность развернуть плодотворную деятельность. Я уже вам сказал, на каком посту вы мне нужны. Конечно, при условии, что вы и ваше изобретение не обманете моих ожиданий. Согласны? — спросил господин фон Лист. — Еще бы! — ответил он сам себе. — Иначе бывшему сановнику, — пока не станем его называть, — недолго пребывать в спасительной тени. Об этом позабочусь я. Ну, давайте сразу же подтвердим друг другу самое существенное в письменной форме.
Шаттих торжественно выразил протест, но он слишком хорошо знал: этот человек сильнее его, ибо он бесстыднее. Друзья и в самом деле сели за письменный стол. Шаттих писал под диктовку Листа, время от времени его прерывая.
— А обо мне еще говорят, что я шагаю по трупам!
— Так оно и есть, дорогой друг. Но вы возлагаете венки. Это лишнее бремя для души, лишняя задержка. Я отделываюсь от усопших быстрее… Но вернемся к делу, — приказал Лист.
В следующий раз Шаттих прервал его вопросом:
— А за стеной нас никто не услышит? Молодой человек несомненно старается что-нибудь разнюхать.
— Зачем же вы так кричали? Только теперь взялись за ум. Нет, не волнуйтесь, снаружи ничего не слышно. Но мы-то сами будем сегодня вечером следить отсюда за ходом переговоров.
— А с какой стати нам ждать вечера? — спросил Шаттих и сам же себе ответил: — Ясно. Тогда мы будем лучше защищены от неприятных неожиданностей.
— Если придется прибегнуть к силе…
— Лист! Что за глупости!
— Шаттих, вам надо использовать свою репутацию до последней капли. Ваша причастность к делу порукой, что если даже кто-нибудь из его участников исчезнет, никто не проронит об этом ни слова. Эх вы, сильный человек!
— Тут я не могу полагаться на подчиненных. Я знаю, что такое ответственность руководителя. Как же мне подать им отсюда сигнал, чтобы они ввели в дело резервы?
— Нет ничего проще. Отсюда можно выключить освещение в большом зале… Вы подписали наконец?
Шаттих поставил свою фамилию. Готический шрифт. Точка. Лист вставил в глаз монокль, чтобы разглядеть и подпись и того, кто подписался.
— Благодарю, — сказал фон Лист и запер бумагу в свой письменный стол. — На этом изобретении я наживу сорок миллионов.
Шаттих тупо уставился на него сквозь роговые очки и долго не мог отвести от него взгляда. А юный Эмануэль тем временем был сама осторожность. Нет, этому лакею с бесстрастной до наглости физиономией не удастся просто завлечь его наверх, как дурачка. Он осмотрел лестницу, в которой, впрочем, никаких особенностей не обнаружил. По дороге он установил, что оба верхних этажа опоясаны галереями, а за ними расположены комнаты. На первую галерею выходили только три двери, но, судя по длине окружности, на этом этаже было много комнат. Значит, не все имели прямой выход на галерею. Бдительный Эмануэль тут же решил, что ему, вероятно, отведут именно такую комнату, чтобы он оказался в западне.
Эмануэль полагал, что они уже у цели, но лакей, не говоря ни слова, стал подниматься на третий этаж. С широкого стеклянного потолка лился яркий свет; по мере того как они поднимались, становилось все светлее и светлее; но недоверие, снедавшее Эмануэля, окрашивало все в мрачные тона.
— Идите вперед! — предложил он лакею и вошел следом за ним в необычайно комфортабельную комнату. Здесь были принадлежности для курения, ликеры. От зоркого наблюдателя не ускользнула ни одна подробность.
— Туалет рядом, — сказал лакей, уходя.
«Идиот», — подумал Эмануэль о себе, ибо одно из окон было настежь распахнуто и внизу, совсем недалеко, виднелась улица с ее шумами и запахами, воплощение милой его сердцу повседневной жизни, продолжавшейся сейчас без него. Впрочем, никогда еще в его распоряжении не было такой чудесной комнаты. Он развалился в кресле, закурил дорогую сигарету, выпил рюмочку. «Почему меня не поместили этажом ниже? Или, может быть, там комнаты для дам? У него, наверно, гарем?» Вдруг одно имя впилось в него как жало — он даже вскочил. Инга! Не скрывается ли она где-нибудь в доме, если здесь Шаттих? Ее подкупили, она пыталась захватить изобретение посредством взлома и выдать его врагу. Она обманула его с актером, конечно не с Брюстунгом, а с той обезьяной, — он, разумеется, посулил ей карьеру кинозвезды.
— За все, за все будет им воздано, — поклялся обманутый, застонав от боли. Он ненавидел Ингу и свою боль, ненавидел усталость, которая вдруг на него напала. Он направился в ванную. Здесь было много способов освежиться, но Эмануэль выбрал самый действенный — душ. Когда он вытирался, поблизости раздался стук. Он метнулся к двери, задрапировавшись
