В раю - Пауль Хейзе
К несчастью, за дверью послышался смех, вызванный одной из моих плохих шуток, которая осталась еще в долгу за папашей. Та, до которой касалось дело, по-видимому, не могла совладать с своим нетерпеливым любопытством и подслушивала за дверью. Я же…
Он вдруг запнулся. Его глаза совершенно невольно остановились на соседнем окне, и то, что он там увидел, заставило его позабыть конец своего отчета.
У затворенного окна показалась прежде прелестная головка молоденькой девочки, затем мелькнули две маленькие ручки, которые накинули на шелковые волосы соломенную шляпку и поспешили раскрыть окно; головка, по-видимому, совершенно серьезно исследовала небо, чтобы узнать, грозит ли оно дождем или обещает остаться таким же ясным и безоблачным.
У другого окна, влево от первого, показалась в то же время стройная фигура, по-видимому, тоже куда-то собиравшаяся; она сложила свое шитье, замкнула его в столике и затем открыла окно, чтобы освежить цветы вечерним воздухом. Пока веселый взгляд первой, с быстротою молнии скользя кругом, долетел до обоих холостяков, подавая едва заметный знак подлетевшему к окну Розенбушу, вторая сестра держала себя строго в стороне от всяких подобных светских уловок и отошла от окна, сказав младшей сестре что-то такое, чего Розенбуш, несмотря на растворенные окна, не мог расслышать.
— Эльфингер! — воскликнул художник. — Это была только фальшивая тревога. Песенка далеко еще не спета, и я готов биться об заклад, что глава, которую мы теперь разыгрываем, будет далеко не самая скучная во всем нашем удивительном романе.
Он вышел в дверь, сбежал с лестницы и почти выбежал на улицу, увлекая за собой ошеломленного приятеля, окончательно сбитого с толку быстрой переменой, происшедшей так внезапно в его друге. Едва они успели выйти из подъезда, как и обе сестры перешагнули через порог своего дома, обе с опущенными вуалями и маленькими черными книжечками в руках.
Но прежде чем повернули направо, по круглому лицу младшей сестры скользнула легкая улыбка, которую Розенбуш, несмотря на густую вуаль, сумел-таки подметить и придать ей верное объяснение.
— Подождем минуточку, — сказал он. — Дадим им пройти немного вперед. Экий продувной чертенок эта девчонка! И где только она так навострилась.
— Они, кажется, идут молиться. Разве какая-нибудь церковь открыта так поздно?
— Ты забываешь, что наш добрый город называют Monachum Monachorum. Когда становится поздно для вечерни, тогда как раз наступает время для всенощного бдения. Ну а теперь марш. Не то они завернут за угол, и нам останется только тогда отыскивать их по следу.
На улицах было еще светло, но в Мюнхене вечером жители выходят на прогулку рано, особенно в летнее время. Господствующие тогда ветра, вероятно, так сухи, что возбуждают раннюю и сильную жажду. С проворством ящериц скользили обе стройные девушки сквозь густую толпу гуляющих, то скрываясь в толпе, то снова появляясь в виду. Наконец они завернули в довольно широкую, но малооживленную улицу, на которой стояла небольшая невидная церковь. Несмотря на всю ее простоту, церковь эта слыла за находящуюся под особым покровительством Богородицы. Она едва отделялась от прочих частных домов, и только скромно украшенный свод зубчатого ее фасада обозначал что-то особенное. Точно какой-нибудь патер, отличающийся от своих прихожан лишь легкою округлостью тела, доказывающей, что он посвятил свою жизнь созерцанию и благодарению Неба за ниспосылаемые им блага.
Из отворенных простых деревянных дверей этой маленькой церкви только что хлынула густая толпа набожных старушек, осунувшихся старичков и раскаявшихся грешниц с увядшими лицами и блуждающим взором. При выходе на божий свет большая часть богомольцев с наслаждением вдыхала свежий воздух и предалась веселой болтовне, от которой они так долго должны были воздерживаться в церкви. Только два-три кашляющих старичка, медленно перебирая пальцами четки, плелись вдоль улицы своей дорогой. Набожная толпа была слишком занята собою, чтобы обратить внимание на запоздавших богомольцев, взбиравшихся теперь по ступеням опустевшего храма.
В нем все было мрачно и как-то таинственно. Длинный, худощавый, полусонный служитель, в белом стихаре, при помощи длинного шеста с гасильником на конце, тушил горевшие перед главным алтарем свечи и расстилал чехол над напрестольным покровом. Погасающий дневной свет проникал теперь только сквозь два полукруглых окна, на которых просвечивали изображения Пресвятой Девы и Иосифа с младенцем Христом, разрисованные чудными голубой и малиновой красками.
Против них, недалеко от главного входа, где порфировые колонны поддерживали хоры с органом, господствовал уже полный мрак, изредка прерываемый горевшими еще кое-где небольшими восковыми огарками, при свете которых некоторые неутомимые молельщицы, несмотря на окончание службы, продолжали читать в своих молитвенниках. Тут же стоял железный канделябр, весь уставленный скромными приношениями набожных прихожан — восковыми свечами всевозможной величины. Этот скромный канделябр, находившийся перед боковым алтарем, бросал красноватый отблеск на распятие, искусственные цветы и украшения, ковчег с мощами и на ветхую, мишурную ризу образа Богородицы, помещавшегося внизу распятия. Мерцание и треск свечей, смешанные со сдержанным бормотанием беззубых ртов, сопением и покашливаньем коленопреклоненных старушек, и своеобразный запах восковых свечей, ладана и нюхательного табаку как-то особенно действовал на душу. Табак употреблялся здесь особенно часто и служил, по-видимому, набожности оборонительным средством от дремоты.
Но все эти впечатления, от которых у обоих приятелей в первую минуту чуть не захватило дыхание, благодаря долгой привычке, по-видимому, не производили никакого действия на обеих сестер. Помочив голову и руки святою водой, помещавшейся в чаше, висевшей на одной из красных колонн, они медленно подошли к железному канделябру. Каждая из них поставила туда еще по маленькой зажженной восковой свечке. Затем они вернулись к колоннам и опустились на задние скамейки: одна по сю, другая по ту сторону среднего прохода, и преклонили колена.
Обе, по-видимому, были в самом набожном настроении духа и, уткнувши носик в раскрытый молитвенник, самым добросовестным образом перебирали четки маленькими ручками. Но они не успели еще докончить «Отче наш», как места около них были заняты двумя новыми добровольными участниками их набожности. Вправо от прохода, рядом с вздрогнувшей Фанни, опустился на колени Эльфингер. На противоположной стороне осторожно уселся на скамейку Розенбуш, рядом со своим светским ребенком, который, по-видимому, даже не заметил его присутствия.
Все бормочущие, кашляющие и нюхающие табак бабушки, бывшие
