В раю - Пауль Хейзе
Незнакомец. Лишь только на него я согласился, как передо мной предстала ловкая моя помощница, которая при ловле душ служит завсегда приманкой, она зовется случайностью. Направляясь к маленькой капелле, стоявшей на склоне горы, шла девушка, прелестная, как та, которая в раю змее внимала. В молодой ее крови струилась пока еще дремлющая страстность, в черных очах таился, едва сдерживаясь, огонь пылкой семнадцатилетней молодости. Длинные ее ресницы дрожали, словно опасаясь, что пламя вот-вот вспыхнет, и показывали, что за девической ее скромностью скрывается настоящий вулкан. Розовые губки так и напрашивались на поцелуи. Перси волновались и, казалось, просились вырваться наружу из-под сжимавшего их черного платья. По взгляду, походке и лицу я тотчас же угадал, что это цветущее создание вполне уже созрело и может легко сделаться жертвою моих козней. Возиться с ее мамашей мне не было надобности, потому что мамашу эту на днях похоронили, и даже теперь сиротка, ее дочь, шла, обливаясь слезами, как раз с кладбища, чтоб помолиться за покойницу. Девушка вошла в часовню, и я отправился туда же вслед за нею, приняв на себя вид прелестного юноши. Я предстал перед ней таким молодцом и красавцем, что ни одна красотка не отказалась бы выйти за меня замуж. Девушка сперва как будто меня не заметила и, преклонив колени, начала усердно молиться. Сказать по правде, место показалось мне сначала не совсем удобным для моих целей, но потом я рассудил, что грех здесь будет приятнее вдвое. Я стал подле нее и тотчас же с юношеским жаром начал нашептывать ей на ушко никогда не стареющую песню любви, исполненную блаженства и томленья. Сначала она было испугалась и вздрогнула. На загорелых ее щечках, смоченных росою слез, вспыхнул румянец гнева. Признаться, мне стоило немалого труда ее уломать. Ей казалось чересчур уже безбожным и дерзким то, что я осмеливался ухаживать в таком священном месте, как раз перед лицом святых угодников, за девушкой, которая, потеряв лишь на днях нежно любимую мать, пришла, так сказать, от свежей еще могилы помолиться за упокой ее души. Но постепенно она стала более и более поддаваться моему очарованию. Змеиная сила самого могущественного из грехов, увлекающая смертных в зияющую пропасть тем неудержимее, чем пропасть эта бездоннее, предала наконец страстно возбужденную девушку в объятия дьявола. Мне показалось так приятно и так забавно согрешить как раз в месте, посвященном Ему, что, сорвав первую розу любви, я не мог удержаться от порыва насмешливого, дьявольского моего хохота.
Каспар. Перестань, клянусь небом, мне страшно.
Мельхиор. Меня мороз по коже продирает.
Бальтазар. Что я, в бреду? Не пьяны ли уж мы!
Каспар. И мы неужто его дети?
Незнакомец. Смех мой прервал сковывавшее ее очарованье, она с ужасом очнулась и увидала, что предала свою душу на вечную погибель. Никогда еще сладость любви не влекла за собой такого горького разочарования. Она вскочила с таким диким криком, что даже я сам ужаснулся, затем впала в помешательство, разорвала на себе одежды, прикрывавшие белое ее тело, и бежала в горы, где как дикий зверь укрывалась в пещерах. Я бы охотно провел медовый месяц со своей новобрачной, но не смел показываться ей на глаза. Я боялся, что она, увидев меня, придет в такую ярость, что это может повредить ребенку. Когда, наконец, пришло время, сама тетка вызвалась служить повивальной бабушкой. Там, среди диких скал, где не было окрест ни деревца, ни травинки, девушка разрешилась от бремени, но умерла в родах. Тщедушный сосуд «разбился, жизнь давая». Тетка не ударила лицом в грязь и, покончив дело, вскричала: «Радуйся, у тебя тройни и, кажется, пойдут совсем в отца». Весело было родительскому моему сердцу смотреть, как дрыгали на земле черноволосые мои мальчуганы, но я чувствовал, что растить детей не по моей части, и потому отдал вас в здешний воспитательный дом. Вы должны были сначала познакомиться с бедностью, чтобы окрепнуть умом и страстями. Теперь с родительскою гордостью я могу уже сказать, что пора испытанья для вас прошла, мой план вполне удался, вас ждет великая будущность. Но прежде всего вы, чертовы дети, придите же в объятия отца! (В дверях раздается сильный стук. За сценой шум.) Ага! Сюда сейчас нахлынет разъяренная толпа. Как вижу, нам тут некогда нежничать.
Пора теперь отсюда убираться
И честным людям место уступить.
Я намерен дать моим сыновьям случай испробовать свои силы на более обширной арене. В некотором царстве, в некотором государстве живут царь с царицей. Царь слушается во всем духовенства, а царица настоящий ангел во плоти. Они служат народу примером всех добродетелей. Молодежь ведет себя во всем царстве так смирно, как будто в жилах ее течет самая холодная, старческая кровь. Мне едва удается удерживать там за собою даже и тень власти. Посылаю вас туда, чтобы очистить воздух от ненавистного мне дыма фимиама. Вам предстоит через посредство свободных искусств совратить ко греху царя, царицу и весь народ. (Стучат опять. Стук все сильнее и сильнее.) Ну что ж вы молчите? Неужто мое откровение отуманило вам совсем рассудок?
Каспар. Погоди же, отец! Дай нам маленько прийти в себя.
Мельхиор. Нам нелегко питать к тебе нежные чувства, голос природы до сих пор дремал еще в нашей крови.
Бальтазар. Не могу сказать, чтоб во мне и теперь уже проснулось сыновнее чувство.
(Дверь трещит. За сценой крик.)
Незнакомец. Наглая чернь! Впрочем, как она ни шуми, а все-таки ж останется с носом. Подите сюда, милые мои воронята, прикроемся-ка вот этим плащом, он сослужил уже службу покойному доктору Фаусту. Вот так, сюда ко мне. Теперь толпа пусть себе врывается сколько ей угодно.
И вниз, и вверх,
И в мрачную пропасть,
И к ясному небу
Горящее пламя
Стремись, стремись.
(Обняв сыновей, топает ногою. Пол разверзается и они проваливаются. Из-под полу вырывается пламя. При этом дверь уступает натиску.)
ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
Входят Ганс, Гинд, Кунц, Хозяин и городская стража.
Ганс (крестясь). С нами крестная сила!
Гинд. Вы видите!
Кунц. Проклятие! Мы опоздали, трех братьев-негодяев побрал уже черт, остается только сказать: слава Тебе, Господи!
Гинд. Да сохранит нас Он под кровом своим, и ныне и присно во веки веков. Аминь.
(Снимают шапки и молятся, на улице голос ночного сторожа):
Свечи, огонь торопитесь тушить, Городу чтобы беды не нажить. Бьет уж десять часов!
Трубит в рожок. Занавес опускается, звуки
