В раю - Пауль Хейзе
Каспар. Сегодня мне что-то очень тяжело и так грустно, как будто в жилах струится не кровь, а какой-то деготь. И самые песни твои стали мне даже противны! То, что меня прежде завлекало, кажется теперь так жалко, так ничтожно, что и желать-то его не стоит. Даже сладкий грех, божественное стремленье к запретному плоду не манит меня более. Какой-то туман спирает мне дыхание, в голове пусто… одним словом, такая тоска, что дело выходит совсем дрянь.
Мельхиор. А вот опохмелись-ка кровью винограда, так сам себя и не узнаешь. Или, может быть, тебе становится душно от того, что перед глазами торчат везде подлые хари этих торгашей.
Каспар. Нет, не в том суть. Правда, я не особенно охотно встречаюсь с этим, как его, что ли секретарем, которому я будто бы отравил жизнь. Ведь ты знаешь, что девушка привязалась ко мне сама, и я не сделал ни шагу для того, чтоб ей понравиться, а только не хотел оттолкнуть ее от себя. Дело в том, что все мне уж приелось и в ней, да и во всех вообще красотках, так что я охотно бросил бы этот городишко.
Я мир себе ареной бы избрал,
С орлами я понесся б вперегонку
Вместо того, чтоб насвистывать здесь воробьям…
А ты разве доволен своей участью?
Мельхиор. Мне здесь тоже все по горло надоело. Немножко вот только еще подзадоривало отбить невесту у этого противного мешка с перцем, не оттого, чтоб она мне нравилась, а так себе, назло этому дурню.
Ганс. Погоди, проклятая мазилка, ты мне уж…
Мельхиор. Вы, кажется, что-то про меня сказали?
Ганс. Ого! Да разве кто посмеет это сделать? Нет, такого знаменитого сердцееда всякий лучше и затрагивать не станет.
Мельхиор. Да и не советую! Вот, брат, посмотри, этот хвастунишка охотно бы со мной сцепился, да жаль, что трусость одолевает.
Ганс. Так погоди же, коли не здесь и не сейчас, а все же я расплачусь с тобой. Не бойся, придет время… Считайте, что я у вас в долгу… Сами вы жалкий хвастун. Леберехты были всегда исправными плательщиками… только они во всем любили надежные гарантии. Ха! Ха! Ха!
Гинц. А вот и третий!
За сценой слышна флейта.
Мельхиор. Брат Бальтазар играет там бесплатно вальс: Ганс с Гинцем как раз могут составить парочку. Дамочек-то ведь у них украли из-под носу.
Каспар. Оставь их: помни, что лежачего не бьют! В самом деле, как волшебно хороша эта музыка теперь, в ночной тишине, как она усмиряет все взволнованные чувства!.. Но отчего же она вдруг прервалась? Какой это там шум?
Мельхиор. Чу! Слышно бряцание шпаг.
Каспар. Кто-то стонет… Зовут на помощь…
Мельхиор. Все опять затихло!
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Вбегает Бальтазар, держа в правой руке обнаженную шпагу, а в левой флейту.
Мельхиор. Что, брат, там такое случилось?
Бальтазар. Добрый вечер, братцы! Вы спрашиваете, что случилось? Так себе, пустяки. Какой-то молодчик вздумал было запрещать мне играть на флейте. Теперь он успокоился, не будет больше совать нос куда не следует. Вина, подайте мне вина!
Ганс. Ну, я думаю, что чаша уж переполнилась! (Уходит.) Понятно.
Кунц. Никто и сомневаться не станет. Доброй ночи, господа.
(Уходит с Гинцем.)
Хозяин. Экое мне несчастье! Убили человека да еще у дверей моего дома.
(Уходит также вслед за тремя горожанами, поспешно убравшимися из трактира.)
Бальтазар. Чего торопишься, достойный муж? Успеешь еще прийти вовремя, чтобы полюбоваться вдоволь. Не бойся, зять от тебя теперь не убежит.
Мельхиор. Это еще что?
Бальтазар. Там, у дверей, валяется его будущий зятек, что содержит харчевню у Мариинских ворот. Папеньке полюбились больно уж его деньги. Он и не подумал, что такая толстая бочка не может прийтись по вкусу дочери, а бочку эту, впрочем, я теперь откупорил, так что, пожалуй, она вытечет совсем. Ха, ха! Этот торгаш вздумал соваться туда же и грозил, что заколет меня до смерти, если я вздумаю давать здесь под окном серенады.
Мельхиор. Этого еще только нам недоставало!
Бальтазар. Душка Катенька! Надо же ей сказать, что она теперь отделалась от нелюбого жениха. Она моя, милочка Катенька! И ребенок у нее под сердцем мой же!
Мельхиор. Тише! Они ведь, наверное, воротятся…
Бальтазар. Мы сумеем постоять за себя. Прежде всего дверь на задвижку!
Мельхиор. Задвижка тут не поможет! Она разлетится при первом же толчке.
Бальтазар. Тогда пройдем наверх в каморку к моей милой и выпрыгнем в окно, а оттуда, как кошки, потихоньку проберемся с крыши на крышу.
Мельхиор. Весь город на нас так озлился, что, я думаю, в состоянии будут стрелять по нам из пушек. Нет, лучше вот что: здесь в подвале есть порох, подожжем его и паф! Так или иначе, а уж наверняка взлетим тогда прямо на небо, даже и вместе со здешней крышей.
Бальтазар. Это будет все же ни более ни менее, как плохая шутка! Эй, Каспар, какой же ты после того поэт, когда не можешь ничего придумать, чтобы отвратить грозящую всем нам беду?
Каспар. Право, братцы, мне все один черт… Хорошо кабы, если б меня давно уж в живых не было и лежал бы я себе спокойно в могиле. А теперь все равно, как эти передряги ни кончатся. Уж если мне было суждено задохнуться в этом жалком болоте, так ведь судьбы своей не миновать. Притом же где в жизни цель, к которой стоило бы стремиться, где венец, за который стоило бы бороться порядочному бойцу? И стоит разве жить, чтобы вертеть одно и то же колесо, в безысходном узком круге, чтобы растрачивать юношеские свои силы на противный поденный труд для того только, чтобы набить себе как-нибудь брюхо! Подумайте только, я должен был писать стихи на свадьбы и крестины, должен был льстить тупоумным мещанам и даже стараться их смешить, — и в качестве единственного развлечения заниматься лишь тем, что, бывало, пожелаю жену ближнего. Нет, такая жизнь недостойна порядочного человека.
Не для того мы пламенной душою,
Стремимся вознестись
