Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Не кто иной, как Шаттих. Юноша не испугался и даже не удивился — на этот раз нет. И в первое мгновенье не подумал, что Шаттих всерьез ждет его. Присутствие Шаттиха — шутка или простая случайность… Но против этого говорила саркастическая усмешка главного директора; оправившись от первого испуга, он даже принял вызывающий вид. На его лице было написано: «Меня ты уж никак не ждал!»
Эмануэль с молниеносной быстротой нашел верный тон, который, с одной стороны, показал, что он не собирается это опровергать, а с другой — позволил ему остаться господином положения. Он ударил себя по ляжкам и воскликнул:
— Черт возьми!
Не сразу подладившись под этот тон, Шаттих вскочил на свои короткие ножки, очевидно собираясь разгневаться. Но, взглянув на Бирка, передумал и предпочел использовать свое несомненное превосходство.
— Если у вас, юноша, снова будет дело к господину председателю «И. Г. Хемикалиен», обращайтесь сразу ко мне. Мне гораздо легче найти с ним общий язык, чем вам.
Это подчеркнутое «гораздо», это грубое преувеличение своего могущества, своей неуязвимости поставили молодого человека в такое положение, что ему оставалось либо сразу капитулировать, либо наброситься на Шаттиха с кулаками. Тесть энергичными жестами старался отговорить его от последнего.
Он так надсаживался за спиной Шаттиха, будто никогда не получал опасных ушибов и уж во всяком случае — не вчера. Бирк безмолвно, но достаточно живо и выразительно дал понять Эмануэлю, что он осел и может убраться восвояси, а с Шаттихом он, Бирк, и сам управится.
Эмануэль не ждал, чтобы ему это повторили. Он распахнул дверь, которую только что затворил за собою, и очутился в коридоре, все так же ничему не удивляясь. Не вышло сегодня — значит надо подождать до следующего раза! Появление Шаттиха вместо ожидаемого неизвестного партнера было для него не загадкой, над которой надо ломать голову, а фактом, требующим новых решений. Каких именно — этого Эмануэль пока не знал. Он взглянул на часы: двадцать две минуты четвертого… Вдруг кто-то прошептал его имя.
Инга! Она чуть-чуть шире приоткрыла дверь, за которой стояла; Эмануэль скользнул в щель, дверь захлопнулась. Они впились глазами друг в друга, их лица вдруг стали необычайно прекрасны, они дышали величественной силой, словно в бою с налетевшим ураганом. Они оглядели, узнали, схватили друг друга в объятия. Взяли один другого без нежности: творили неотвратимое. Они не искали его. В комнате стояла кровать — кровать для безвестных больных, сменявших друг друга нескончаемой вереницей, кровать безликая и неприглядная, — они бросили на нее друг друга, они сорвали друг с друга платье, они вырвали бы один у другого все внутренности — только бы удержать неудержимое, только бы поверить в обладание.
В своем блаженстве они страдали. Им хотелось, чтобы наслаждение было еще глубже, а там — пусть все пропадет, все сгинет. Сплетаясь теснее, теснее, они вбирали в себя друг друга, и все же их руки осязали только поверхность, кожу. Их пальцы искали еще чего-то, не зная чего. Они стонали, прильнув друг к другу открытыми ртами, кричали при каждом прикосновении и закрывали рукой глаза. Это была больница, кругом стонали от боли оперированные, и в этих стонах терялись крики страсти, никого не удивляя.
Их жажда была так сильна и неутолима, что у них не оставалось времени любоваться друг другом. Инга смутно видела грудь, ей не принадлежавшую, но по каким-то непостижимым причинам созданную для нее; для нее! Он осязал прижатые к нему, ни с чем на свете не сравнимые груди, и ему смутно чудилось, что тела их ширятся. Белая кожа под мышками у возлюбленной, изгиб плеча, чуть заметные выпуклости между грудью и плечом — все это росло вместе с наслаждением, расплывалось, окрашивалось в радужные тона звездного света и было уже не плотью, а сиянием, солнцем.
Тем временем Шаттих, сидевший возле Бирка, говорил:
— Как вдумаюсь в наше экономическое положение, голова кругом идет.
Шаттих, так легко вытеснивший с поля битвы Эмануэля, сам, однако, впал в какую-то тревогу. Вид старого друга расстроил его. Убеждаться на каждом шагу, что жизнь не щадит друга, стало для него приятной привычкой. Но умереть Бирк не смел. Когда его сверстник терял мужество, рейхсканцлеру и самому становилось не по себе, его начинали одолевать мысли о возможности собственного крушения.
После бегства Эмануэля Бирк лежал молча.
— Таким, дружище, я никогда еще тебя не видел, — сказал Шаттих. — Ты меня пугаешь. Этот несчастный случай доконал тебя. Плохо, если, кроме каждодневной битвы за жизнь, нас еще постигает неожиданный удар… Вот то, чего я всегда опасался.
Он ждал, не ответит ли Бирк, но, так и не дождавшись ответа, продолжал:
— Тебе еще хорошо. Ты избавлен от забот, которые постоянно гложут меня. При нашей разрухе я могу не сегодня-завтра очутиться за бортом. Ведь я всего-навсего организатор! А если нечего будет организовывать? Ты, дружище, на худой конец будешь присматривать за рабочими, скажем — за прокладкой труб. В этом еще некоторое время будет надобность.
Он почти забыл в ту минуту, что у него были вклады в разных заграничных банках. С неподдельной тревогой следил он за взглядом Бирка. На стене, против постели, висело распятие, и больной не отрывал от него взгляда. Шаттих вздохнул.
— Это еще не все. Не надо было мне пререкаться со священником церкви святого Стефана из-за колокольного звона… За него заступился бургомистр, ведь предстоят выборы. Поп как ни в чем не бывало продолжает звонить, а я, беззащитный, вынужден слушать этот трезвон, лежа в постели. Но это еще сущая безделица. На меня науськивают городские власти, они теперь против нас, мне ставят это на вид в концерне. Я под угрозой, старый друг. Да, под угрозой! — удрученно, даже трагически говорил великий человек.
Этот монолог становился невыносимым для него самого. А ведь он любил себя слушать!
— Как ты думаешь, старина? — умоляюще спросил он.
Бирк перевел, наконец, взгляд на рейхсканцлера. На лице инженера можно было прочесть и любопытство и стыд. Это было лицо мальчика, затевавшего какую-то шалость; и в то же время как оно постарело со вчерашнего дня!
— Не надо бы этого делать, — произнес он.
— Чего не надо делать?
— Я тоже вспомнил о церкви святого Стефана. По Другому поводу и во всяком случае против моей совести. Но я думаю об этом.
Шаттих не понял этих слов и, не придавая им значения, пропустил мимо ушей.
— Теперь слушай внимательно, старый друг! — потребовал он. — Так продолжаться
