Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Ты ничего не получишь, — совершенно спокойно произнес Бирк.
У Шаттиха затрепетали веки, и это придало ему такой вид, будто он вот-вот лишится чувств.
— Не понимаю тебя, — вырвалось у него. — Допустим, что ты меня ненавидишь. Но здесь тебе хоть что-нибудь перепадет, а в другом месте ты и гроша ломаного не увидишь.
— Дело не в этом.
— Как? Дело не в заработке? В чем тогда, хотел бы я знать!
— В том, — сказал Бирк, — как поведет себя молодежь и пойдет ли ей впрок пережитое.
— И это все?
— Не менее поучительно, Шаттих, проследить, что станется с тобой. Не думаю, чтобы ты сдался так легко.
— Будь покоен. Я достаточно силен, чтобы заполучить твое изобретение в свои руки. Я уполномоченный концерна, меня не минуешь. Стоит тебе заартачиться, и я впервые волей-неволей позабуду о нашей старой дружбе. Ты почувствуешь на себе мой железный кулак, — угрожал этот человечек, пытаясь изобразить на своем лице железную твердость.
— Система, которой ты служишь, растопчет и тебя и меня.
Старый друг посмотрел на него не враждебно, а грустно. И тут Шаттих рухнул на стул, как бескостная туша. Его лицо сразу осунулось, вытянулось. На мгновение у него помутилось в глазах, и все окружающее заволокло блестящим туманом: он тоже был на последней грани ощутимого, как в одной из соседних палат — молодая пара, опьяненная страстью.
— Мне так страшно, — простонал главный директор и бывший рейхсканцлер. — Помоги мне! — молил он, и ему смутно представилось, что он опустился на колени, да, что он, обезумев от страха перед жизнью, упал на оба колена. Никто не мог бы с точностью подтвердить это: главный инженер Бирк снова устремил взгляд на противоположную стену. Немного погодя он вспомнил о Шаттихе и увидел, что его гость каким-то образом совершенно бесшумно исчез.
Инга и Эмануэль, наконец, оторвались друг от друга и встали. Не ожидали они, что это произойдет. Когда Эмануэль оделся, он бросил взгляд на часы: тридцать одна минута четвертого. Он припомнил, что до этого было двадцать две минуты четвертого. Значит, если вычесть несколько секунд на одевание, все волшебство продолжалось каких-нибудь восемь минут. «Да, любовью жизнь не наполнишь», — отметил про себя Эмануэль.
Девушкой в это время владели совсем иные чувства. На ее платье было меньше застежек, она уже оделась; следила за движениями друга и была вся ожидание. Вряд ли она знала, чего, собственно, ждет. Не могла же она рассчитывать, что Эмануэль откроет рот и скажет: «Я твой! И никогда не расстанусь с тобой. Мы уедем в Америку и там начнем новую жизнь». Это было бы не в современном духе. И все же ей втайне хотелось спросить: «Ты любишь меня безумно?» И самой ответить: «Навеки!» Но суровый голос правды, сопротивление фактов и дымка печали, которая в подобные часы ложится на все окружающее… Инга насупилась. На лбу у нее залегли морщинки, и от этого золотистые волосы выглядели совсем как парик. Заметив, что Эмануэль уловил в ее лице нечто странное, она поспешно надела шляпу. Но ему было не до того, чтобы всматриваться в ее черты. Как только он встал, ожили все его заботы. Он уже не верил, что Шаттих доверенное лицо не только своего концерна, но и общества «И. Г. Хемикалиен». Вранье это. Он, Эмануэль, поддался грубому обману. Это его взбудоражило; ему казалось, что надо сейчас же, сию же минуту ринуться к тестю, чтобы поймать Шаттиха.
— Мне тут надо поговорить с одним человеком. Я и так уже опоздал на десять минут, — бросил он, уходя. — Скоро приду за тобой, — прибавил он впопыхах, просунув голову в дверь.
Инга ждала. Прошло полчаса, она случайно заметила время. Она ждала бы еще и еще, если бы верила, что он вернется. Но это уже становилось маловероятным. И в самом деле Эмануэль, едва ступив за порог, передумал. Он предпочел открыть глаза председателю «И. Г. Хемикалиен» на Эмана и Шаттиха. И бросился по коридорам к выходу, забыв об Инге. В нем кипела такая жажда движения, что он готов был лететь, лишь бы поскорее встретиться с председателем.
Инга подрисовала лицо, на что ушло еще немного времени. Стрелка на ее ручных часах показывала уже двадцать пять минут пятого. Ждать дольше не имело смысла. Она удостоверилась, что никто не заметил, как она вышла из комнаты, и направилась, легко и плавно ступая длинными ногами, к палате номер шестьдесят восемь. Постучав, она услышала голос отца: «Войдите». И вдруг у нее вырвалось короткое рыдание. Но она тут же взяла себя в руки, вспомнив о только что подрумяненном лице. Ее неожиданно взволновал голос отца, этот издавна и неизменно родной и дружеский голос.
Увидев, кто вошел, Бирк приподнялся. Инга не узнала обычных его движений и вспомнила, что его самочувствие изменилось к худшему. Ведь сиделка предупредила ее: «Сами увидите». Поэтому она и сказала привычно-веселым тоном:
— Папочка, ты самый занятой человек во всей больнице. Я с обеда все дожидаюсь, чтоб меня допустили пред твои очи.
И покраснела. А вдруг он спросит, что она делала! Из всего этого долгого времени в ее памяти жили только те восемь минут. Но он подозвал ее, ни о чем не спрашивая. И девушка с детства привычным движением приникла головой к его щеке. Сейчас это было выгодно — отец не мог сразу заглянуть ей в лицо.
— Говорят, у тебя сегодня плохой день? — спросила дочь без искреннего участия, ибо так жаждала его сама. — Папочка, ну что это за глупости! — повторила она произнесенные вчера слова, но только вчера они звучали как-то иначе.
— Я просто прикидываюсь, — сказал отец. — Наконец-то я могу на досуге поразмыслить.
— Обо мне?
Она выпалила этот вопрос, уступая первому душевному движению, и машинально подняла голову, так что он мог на нее взглянуть. И отец сразу все понял, хотя ему и оставалось еще кое-что узнать. Ведь отец этот воспринимал себя и свое потворство как некое нарушение буржуазной порядочности и поэтому иронически спросил:
— Сегодня, кажется, у нас был
