Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Вот и устройте меня поскорее в этот отдел; я возьму дело в свои руки, а концерн и знать ничего не будет.
— Ничего вы там не возьмете в свои руки. За вами будут наблюдать. Впрочем, вы уже и сейчас под наблюдением, как и все другие — даже я… Однако… Я слишком много сказал вам, — спохватился он. — И чего ради?
— Да, чего ради? А ради того, что вам хочется сделать со мной это дело, — сказала невинная искусительница.
Он засопел.
— Я другое дело сделаю с тобой. Уж будь уверена. Теперь ты посвящена и должна остаться у меня. А мужа — брось.
— Сначала надо еще выманить у него изобретение, — возразила Марго, стараясь ответить на его взгляд, как сила отвечает силе, и подтвердить нотку воровского сговора, прозвучавшую в тоне его слов.
— А! Ну, это само собой, об этом ты позаботишься, пока я буду в отлучке. Завтра вечером я уезжаю в Берлин… И как только вернусь, немедленно вступаю во владение: а) изобретением, б) невестой.
Он снова попытался неожиданно обнять ее своей короткой ручкой. Но его секретарша уже сидела за машинкой.
— Продиктуйте-ка мне письмо председателю «И. Г. Хемикалиен».
— Об этом у нас и речи не было.
— Но вы все время об этом думали.
— То есть не я, а вы об этом думали.
Он опять сказал «вы». Такая сила чувствовалась в этой женщине.
— Вы собирались довести до сведения господина председателя, что по старой дружбе хотите сообщить ему об изобретении некоего, лично вам неизвестного господина X. Пока вам не удалось установить, кто скрывается за посредником. А изобретение вы находите эпохальным…
— Где вы откопали такое словцо? — удивился Шаттих. Ему надо было как-то выиграть время.
— А не составить ли мне самой это письмо?
— Об этом не может быть и речи, — ответил Шаттих и, садясь, придал своему лицу официальное выражение. Он продиктовал маленькой деловой женщине приблизительно то же самое, что она придумала. Поднимая на него глаза, она каждый раз видела на его лице все ту же маску официальности. Но куда она не могла проникнуть взором, — так это в мысли, которыми исподтишка потешался этот мастер обрабатывать людей.
«Маленькая деловая женщина страшно удивится действию своего замечательного письма, даже если я отправлю его. А физиономия, которую состроит ее любезный муженек, радует меня заранее».
Когда письмо было готово, Шаттих вышел из комнаты. Он был уверен, что его секретарша тотчас же бросится к телефону. Так оно и случилось. Сначала она допросила горничную Мариетту и заставила ее поклясться, что Эмануэль уже ушел от Норы Шаттих. Затем позвонила домой, в больницу, в кафе «Централь» и к друзьям мужа — Эману и Мулле, — и все напрасно. Она вспомнила, что боксер Брюстунг поехал кататься с ее сестрой и братом. Вряд ли Эмануэль проводил воскресенье у старшей сестры Эллы. Так где же он? Значит, с Ингой? Конечно, с ней.
Как только Марго пришла к этому выводу, она тут же собралась уходить, хотя и не знала куда. Поэтому она еще расспросила внизу, у выхода, жену портного Ландзегена: и муж и жена оба работали при доме швейцарами. Рядом с выходной дверью была деревянная лесенка, ведшая вниз, в швейцарскую. Тучные супруги выплыли друг за другом из своего закутка. Седобородый Ландзеген был в шерстяной фуфайке, жена — в слишком узком для ее телес платье; на лице этой женщины ясно запечатлелось ее бурное прошлое.
— Господин Рапп пошел направо, я видела, — доложила фрау Ландзеген.
— И фрейлейн Инга тоже направо, — добавил портной.
— Осел!
— Не знаю, с чего это Мелани вечно огрызается. Свои супружеские обязанности я выполняю на совесть.
Этого пошляка забавляло, что у него под шерстяной фуфайкой колышется от смеха живот. Неплохое воскресное развлечение — занимать слишком чопорную дочь инженера двусмысленными рассказами из своей жизни.
— Она, знаете ли, в прошлом видала виды. Разве не так, Мелани? Вот мужу и приходится быть начеку. Того и гляди заведет себе милого, да еще какого! Желторотые пареньки — вот ее новая забава!
— У него мозги набекрень, — беззлобно, скорей даже весело сказала женщина.
— Так оба ушли направо? — переспросила овладевшая собой Марго.
— А что ж тут такого, дитятко, — фамильярно заметила швейцарша.
Ландзеген, напротив, угрожающе сказал:
— Дела! Дела!
— Ну чего дурака валяешь, — уже на улице донеслась до Марго ругань так называемой Мелани.
Очевидно, у этой пары пошляков успело сложиться свое твердое мнение об Эмануэле и Инге. Вот до чего дошло, пока Марго попусту тратила время, терзаясь сомнениями. Может быть, для иного вывода надо быть либо очень доброжелательным, либо глубоко равнодушным, думалось молодой женщине. Второе встречается чаще. И, разумеется, следует ожидать, что любой наблюдатель со стороны будет считать ее мужа любовником ее сестры.
И вдруг Марго показалось, что она бредет по чужому городу. Она не узнавала ни людей, ни улиц. Улицы стали шире и пустынней, а в людях она замечала черты полнейшей бесцельности. И в людях и в улицах. Да и сама Марго не знала уже куда и зачем ей идти, двигаться не имело смысла. Тогда она посмотрела на небо и сразу все поняла. Воскресенье, весна, не привыкший к безделью и потому неприветливый народ. Даже у четы Ландзеген прибавилось злости в этот весенний воскресный день! Они злобствовали от безделья. Все это случайности. Да и сама Марго, позвони она Эмануэлю раньше, разве терзалась бы теперь страхами?
Она ведь решила работать на Эмануэля при любых обстоятельствах. С глазу на глаз со столь опасным Шаттихом она чувствовала себя спокойной, смелой. А здесь, среди безобидных, принаряженных ради праздника людей, она потеряла голову из-за каких-то случайностей. Если так и дальше пойдет, то дело будет потеряно и для нее и для Эмануэля; и прежде всего они потеряют друг друга. Марго дала себе слово не удивляться никаким сюрпризам, а твердо идти своей дорогой.
Она спохватилась, что пошла не в том направлении — налево; наверное, для того, чтобы удрать от той пары. На Паркштрассе она повернула обратно, иначе забрела бы в самый красивый район города — эта дорога мало гармонировала с томившим ее волнением. Вот кино «Марморхауз», еще вчера вечером они сидели здесь вместе в самом обычном настроении, хотя уже началась эта небывалая с сотворения мира неделя, — если к ней вообще применимы человеческие мерки. Полицейский, направлявший с высоты своего цоколя уличное
