Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
«Я молод», — думал юноша, чтобы распалить себя, но толку от этого было мало: он трусил.
— И это все, что вы можете мне сказать? — прозвучал спереди голос дамы.
И он снова завел свою песню о самовластье концерна, о том, что у него нет ни малейшей надежды на самостоятельную жизнь, о духовной кабале.
— Рано или поздно она не минет никого, мы скованы по рукам и ногам, и это порождает чувство неполноценности. Даже уехать из этого города, появись у меня такое желание, я и то не мог бы!
— А вам хотелось бы? — спросила Нора Шаттих и первый раз обернулась к нему. — Вы эгоист, как все мужчины, любого поколения. Вы все время развлекаете меня перечислением собственных забот и даже хотите уехать. А я разве могу уехать? Я здесь пленница. — И устало добавила: — Золотая клетка все та же клетка. Вы хорошо разглядели меня?
— Я чересчур много на вас гляжу, — ответил он.
Лицо ее все еще выражало усталость, жажду чуткого, бережного обращения.
— Я страдаю от успехов этой посредственности, моего мужа, к которому я так же прикована, как вы к своему концерну. Как человеческая личность, я стою больше, чем он, и эта «прибавочная стоимость» никогда не будет реализована. Вы понимаете? Я — словно мертвый капитал, а время уходит. Я могла бы еще пожить в Берлине, а потом уж засесть здесь на привязи… Вы понимаете меня?
— Понимаю, — с готовностью откликнулся он.
— Волноваться по утрам — для меня яд. — И рука ее скользнула в потайное местечко, к сердцу. — Позвоните горничной!
Зачем она это сказала? Звонок был под стеклянной крышкой стола.
— Или сами помогите мне прилечь!
Эмануэль молча избрал последнее. Молодой человек повел сорокалетнюю красавицу налево, и когда он распахнул дверь, за ней и вправду оказалась спальня; впереди находилось еще небольшое помещение, где стоял диван. Но кто это поджидает их у зеленого шелкового занавеса, задернутого лишь наполовину? Горничная Мариетта.
Состроив невинную и почтительную физиономию, наблюдала она вступление в спальню своей госпожи под руку с молодым человеком.
Мариетта озабоченно взбила подушки и лишь чуть-чуть, да и то больше для вида, прикрыла госпоже ноги… Нора опустила веки, а ее поклонник удалился вместе с плутовкой за занавес.
— А что теперь? — спросил он.
— Будьте только осторожны, — шепнула Мариетта, — иногда она кричит.
Умная девушка исчезла, предоставив молодому человеку самому выпутываться из трудного положения. Он уже собирался улизнуть, но вдруг заметил, что дама смотрит на него из-под полуопущенных необычайно длинных и густых ресниц.
О, у нее были кое-какие прелести, ноги, например, так и оставшиеся непокрытыми. Заметив, чем он заинтересовался, она невинно спросила:
— Сколько лет дали бы вы моим ногам?
— Если бы я не знал, что им тридцать, то подумал бы: восемнадцать!
Ответ пришелся ей по душе, она улыбнулась улыбкой мученицы.
— Положите мне подушки повыше! Я хочу, чтобы вы оставались поближе ко мне. Так лучше для нас обоих. Кстати, с кем вы изменяете вашей жене?
Он покраснел, с раздражением чувствуя, что кровь прилила ему даже к ушам. Он стоял перед Норой Шаттих пень пнем, потому что не вовремя вспомнил об Инге.
Ее образ, казалось отодвинувшийся вдаль, вдруг завладел Эмануэлем с неожиданной силой. Юноша ощущал его почти физически: как будто Инга вошла в комнату, Эмануэль даже перестал слышать, что говорит Нора.
Она, кажется, повествовала об одном из директоров «И. Г. Хемикалиен» — даже о председателе, и это каким-то образом было связано с ее ногами. Впрочем, может быть, и с другой частью тела — с грудью, что ли в честь председателя она обнажила грудь, а он вдруг предпочел спину. Можно было подумать, что говорилось о жарком — так деловито излагала эта дама все подробности.
— Да ведь и вы тоже обозревали сколько могли мою спину. Я знала, чем вы были заняты.
Нора придала своему лицу выражение актрисы, разыгрывающей сцену тяжелой душевной борьбы, в которой она изнемогает. Между тем Эмануэль уже приходил в себя. От мысли об Инге, присутствие которой он только что физически ощущал, его возбуждение не только не улеглось, но еще больше усилилось. Вся эта путаница чувств возмущала его, и он подошел к даме. «Будь что будет», — подумал он и положил руку на ее ногу.
Она, словно не заметив этого, как ни в чем не бывало продолжала рассказывать, что каждую минуту готова обмануть Шаттиха. Да и что за важность — при их-то духовной разобщенности. Если муж — человек с «гнилой сердцевиной», он не имеет права на ее верность… Следовательно, жена получает обратно свою свободу.
Это словцо — «гнилая сердцевина» — подвернулось ей весьма кстати. Она еще несколько раз бросила мужу упрек в этом недостатке. По ее словам, Шаттих был всего-навсего изворотливый деляга и ничтожество, пока еще не изобличенное. Тем хуже для его жены. Уж во всяком случае не ради него отказывалась она от настоящего союза… Нога, на которой лежала рука Эмануэля, дрогнула.
Дело в том, что она взяла на себя моральные обязательства по отношению к человеку, с которым редко встречалась, который не дарил ее своим доверием; она часто даже забывала о нем. Но это был настоящий человек, — о его благородстве Нора не могла думать без слез. Он давно отрешился от всякой пошлой корысти, жил честно и мудро. У него была большая семья — и никаких капиталов, прибавила она для полной ясности. Эмануэль понял, что она говорит о его тесте Бирке. Значит, и на нем эта ненасытная женщина испытывала свои чары, одному богу известно сколько лет назад. Эмануэль снял руку с ее ноги.
«Иногда она кричит», — предупредила его горничная Мариетта. На сей раз Нора Шаттих решила сыграть на его нервах более изысканную симфонию. Ее действие было весьма ощутимо, Эмануэль совсем обессилел. Юноша 1929 года впервые познал, на что способны женщины с эротическими традициями. Он понял, что его сверстницы наивны и лишены исторического опыта в делах любви; вот так же и ему не хватает опыта в других делах. Нора Шаттих, думал он, это «дама восьмидесятых годов». А о них он был наслышан. Даты, правда, не сходились, но само понятие было к ней вполне применимо.
Уразумев это, он вооружился сознанием превосходства своей эпохи.
— Главный инженер Бирк не обладал вами, — сказал он внушительно. — И президент «И. Г. Хемикалиен» — тоже. И никто другой не обладал. Это верно. Но это единственное, в чем я вам верю.
— Всему верить —
