В раю - Пауль Хейзе
Они постучались в дверь Анжелики и услышали в ответ ласковое: «Войдите!» Розенбуш нисколько не преувеличил: мастерская художницы действительно походила на празднично убранную оранжерею, украшенную картинами, этюдами головок и неоконченными рисунками цветов. Анжелика нарочно решилась прорубить окно в стене с восточной стороны для того, чтобы доставить солнечный свет своим цветам, за которыми она ухаживала очень заботливо и с большим знанием дела. Цветы выражали ей свою благодарность тем, что росли превосходно; пальмы и фикусы чуть не касались потолка.
Анжелика стояла перед мольбертом, с пылающими щеками, в старой надетой набок соломенной шляпе, в ветхой испачканной красками кофте, и с таким жаром занималась отделкой заднего фона, что при входе гостей, не переставая работать, только кивнула им головой.
— Она ушла! — воскликнула хозяйка. — Иначе, при всем своем желании, я не могла бы вас впустить. Ах, деточки, вы представить себе не можете, что это за очаровательная красавица! Будь я мужчина, я бы непременно или женилась на ней, или же пустила бы себе пулю в лоб!
— Вы опять впадаете в крайности, — заметил Розенбуш, приподнимаясь на цыпочки и поглаживая свою густую бороду. — Во всяком случае, позвольте взглянуть, действительно ли так велика опасность.
Анжелика отошла от мольберта.
— Господа! — сказала она, — я надеюсь, что вы меня похвалите. Или я в живописи понимаю ровно столько же, сколько свинья в апельсинах, или это будет мое лучшее и самое художественное произведение. Взгляните только на эти изящные формы — все так величественно, просто, благородно. Под нашим родным небом такой красоты не встретишь. Я хотела сначала срисовать с нее портрет в один присест, но потом одумалась. Вовремя еще мне пришло в голову, что это будет очень глупо. Ведь я буду тем счастливее, чем дольше буду иметь возможность штудировать это небесное лицо. Посмотрите только на этот стан, Янсен. Часто ли вам попадалось на глаза что-нибудь подобное?
— В этой женщине действительно есть стиль, — заметил Розенбуш, стараясь казаться вполне хладнокровным. — Но она, по-видимому, уже не первой молодости, если только ваше рисованье не придало ей лишний десяток лет.
— Какой вы странный смертный, господин Розанчик! — осердясь, возразила художница. — В живописи вы бредите только старой кожей, а в жизни подавай вам одни лишь бутончики. Правда, что моя красавица сама мне сказала, что ей уже… но я не буду настолько глупа, чтобы выдавать тайны девушки таким мужчинам, как вы. Довольно вам знать, что она еще в двадцатых годах и что, когда более моложавые теперь куколки отцветут и завянут, она будет еще так хороша, что на улицах народ будет останавливаться поглядеть на нее.
— А можно спросить, откуда она родом? — сказал Феликс.
— Отчего же нет? Она вовсе не скрывает того, что она из Саксонии… хотя по выговору этого совершенно не слышно; зовут ее Юлией С.; год тому назад она лишилась матери, и теперь у нее не осталось никаких близких родных. Вообще же мы почти не касались семейных дел, а вели самый серьезный разговор об искусстве. Могу сказать вам, что у нее понимания гораздо больше, чем у многих из нашего брата. А теперь извините меня, господа, что я вас не занимаю: я хочу сегодня же покончить задний фон, пока еще не высохли краски.
Янсен не говорил еще ни слова. Прощаясь с Анжеликой, он протянул ей руку и с серьезным видом сказал:
— Если вы, милый друг, не испортите как-нибудь портрета, то он сделает вам честь.
При этих словах скульптор поспешно вышел из мастерской.
ГЛАВА IX
Когда друзья догнали его на улице, он был по-прежнему серьезен и молчалив, в то время как Розенбуш в самых пламенных выражениях восхвалял красоту дамы, начатый портрет которой они только что видели.
— Не будь мое сердце в таких крепких руках, — вздыхая, говорил он, — бог знает, что бы могло случиться! Но ведь верность не пустая мечта. Кроме того, Анжелика выцарапала бы глаза всякому, кто вздумал бы разыгрывать с этой Юлией роль Ромео. Но куда же ты тащишь нас, Янсен?
— Мы идем к толстяку.
— В таком случае лучше уж прямо идти в трактир и ждать тебя там. Я поклялся перед обедом не ходить к этому безбожному сибариту. У него так чертовски пахнет амброю, трюфельными паштетами и индейскими птичьими гнездами, что потом в потертом своем одеянии кажешься себе каким-то нищим. Черт побери этого ленивого тунеядца! Да здравствует труд и кислая капуста!
После этой свирепой речи он кивнул дружески двум товарищам, надвинул на левое ухо свою шляпу с широкими полями и, посвистывая, повернул в боковую улицу.
— Кто этот толстяк, против которого наш Розанчик так выпускает свои шипы? — спросил Феликс.
— Он вовсе не думает о нем того, что сейчас сказал. Оба они хорошие товарищи и в случае нужды пошли бы один за другого в огонь и воду. Этот так называемый толстяк некто Эдуард Россель, человек чрезвычайно богатый. Писать картины для публики ему нет надобности, но, к сожалению, он закапывает свой великий талант в землю. Лень и виртуозное наслаждение искусством Россель привел в систему. Из-за этого Розенбуш постоянно с ним сцепляется, хотя, впрочем, сам, при всем своем «труде» и усидчивости, не может добиться ни до чего путного. Вот мы и пришли.
Через хорошенький палисадник, перед которым они останавливались вчера по пути в пинакотеку, друзья дошли до дверей небольшой виллы и поднялись по лестнице, покрытой мягким ковром. Лестница была убрана мрамором и бронзовыми канделябрами, а дорогие растения в фарфоровых горшках распространяли вокруг ароматный запах.
В верхнем этаже была высокая комната, служившая хозяину мастерской. Она, впрочем, скорее походила на музей самых отборных произведений искусства, чем на обыкновенную мастерскую художника. При входе гостей с низенького дивана, покрытого леопардовой шкурой, поднялась странная фигура. На толстом неуклюжем туловище сидела красивая голова с живыми, блестящими глазами. Лицо и изящные руки были необыкновенной белизны. Черты лица, коротко остриженные волосы и густая черная борода напоминали характерный восточный тип. Это впечатление еще более усиливалось костюмом хозяина, состоявшим из маленькой красной фески, сдвинутой на затылок, пестрого персидского халата и пестрых же туфлей, одетых на босу ногу. Халат, кажется, прикрывал собою абсолютную наготу.
Медленно, но с искренним радушием, встретил художник Янсена и его друга, пожал им руки и сказал:
— Я уже вчера издали познакомился с вами, господин барон, сквозь щелочки в ставнях, когда упрямец Розанчик хотел выманить меня своей
