Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
Бьенэме подбоченилась.
— Ну, а теперь проваливайте! Так вот вы для чего людям голову морочили! Ваш друг и союзник Туркхеймер от большого благородства вообразил, будто я бедная беззащитная девушка, которую застращать можно, — и в два счета вон выкинуть. Так вот почему и важность напущена, и сюртук наглухо застегнут, и о морали разговор. Ну-ка, посмотрите мне в глаза: у-у, аристократ дурацкий.
— Я тоже мог бы обозвать вас девчонкой Мацке, но оставим это.
Он заметно побледнел и, выпрямившись во весь рост, отступил на три шага. Фрау Калинке пролепетала:
— Ну как же так можно! Такой образованный господин.
— Я, верно, чего лишнего сказала? — спросила Бьенэме, слегка оробев.
— Еще бы! — заметила матрона. — Что за разговор? Откуда это у вас, деточка?
— Хватит, Калинке, — попросила Бьенэме. Она подбежала к Либлингу и хлопнула его по животу. — Ну, нечего дуться. Эту подлость небось не вы сочинили.
— И смертельный ваш враг о вас такого не подумает, господин Либлинг, — подтвердила фрау Калинке.
Либлинг начал снова, пока еще несколько холодно:
— Предлагаю вам, милостивые государыни, спокойно и беспристрастно взвесить положение, иначе как бы не пришлось вам раскаяться.
— Не стращайте! — твердо заявила девчонка Мацке.
— Трудность заключается в том, что вам так или иначе придется расстаться с вашей собственностью, — этого потребуют кредиторы. Ведь долгов вы наделали?
Бьенэме вздохнула.
— Вот видите. Представьте себе, что свора дельцов набросится на ваше имущество; как вы полагаете, очистится вам после них сто тысяч марок?
— Это еще как сказать, — заметила фрау Калинке.
— Оставьте свои замечания при себе, любезнейшая, до тех пор пока не узнаете всего. Господин Туркхеймер берет на себя долги фрейлейн Мацке, он даже просит ее и впредь рассматривать его как отечески к ней расположенного друга.
Бьенэме приняла гордый вид.
— Вы, разумеется, говорите в строго нравственном смысле, господин Либлинг. Замужняя женщина…
— Э, бросьте, детка, это само собой, — заявила матрона, ласково ее обнимая.
Но девчонка Мацке преисполнилась гордости и умиления.
— Когда ты замужем, совсем другое дело.
Либлинг подвинул к ней купчую, всунул в руку перо. Но фрау Калинке удержала ее за локоть.
— Что за благородные люди! — сказала она ласково. — Вот только не знаешь, чего ради все это благородство. У господина Туркхеймера должны быть свои соображения.
— Вполне правильно, — заявил Либлинг. — Он думает, как бы осчастливить побольше людей, между прочим и вас, любезнейшая.
Она провела двумя растопыренными пальцами по прилизанному черному затылку.
— Я совсем не о том, господин Либлинг. Упаси бог!
— Скажем, десять тысяч чистоганом?
Почтенная женщина, прижав руку к груди, смущенно хихикнула. Бьенэме что-то надумала.
— А отец? — спросила она. — Он ведь поклялся по гроб жизни не работать.
— Десять тысяч марок и вашему папаше, — серьезно сказал Либлинг.
— А потом мне на обзаведение, только чтоб голой не ходить.
— И на мебель, — вставила фрау Калинке.
— Вы понимаете, господин Либлинг, все самое простое, но чтоб как у людей. И чтоб свадьбу сыграть и на угощение тоже.
Он вытащил часы.
— Я как представитель генерального консула Туркхеймера не считаю возможным торговаться и скаредничать.
— Знаем, — согласилась фрау Калинке. — В мелочах он всегда честен.
— Я предлагаю в общем сто пятьдесят тысяч. Советую вам, как друг, не упустить этого случая. Возможно, что он не повторится.
Он снова сунул ей под нос договор. Бьенэме низко склонилась над ним. Скрючив указательный палец, напряженно трудясь, она вывела внизу неуклюжими торжественными буквами свою фамилию. Матрона тихонько вздохнула.
Затем девчонка Мацке поднялась на цыпочки и ласково потрепала Либлинга по щекам.
— Ох, не верю я, что Туркхеймер такой добрый, не иначе как вы мой спаситель и благодетель.
Он скромно уклонился от комплимента:
— Стараюсь по мере сил. Вы, милая фрейлейн Бьенэме, дочь народа, а я всегда на стороне народа, ему принадлежит мое сердце.
— Сердце-то сердцем, да только нутро не принимает, — пробормотала фрау Калинке. — Я слыхала, вы, господин Либлинг, метите в палестинские цари? — осторожно осведомилась она.
Он пожал плечами.
— А ведь он и вправду красавец мужчина, — сказала Бьенэме, грезя вслух.
В ее воображении возник гордый образ Андреаса, каким он был тогда, когда, не удовольствовавшись пощечиной, замахнулся на нее хлыстом. При воспоминании о той минуте ее охватила подлинная любовь.
— А как вы насчет вот этого? — спросила фрау Калинке.
Она вернулась из столовой с бутылкой шампанского. Либлинг откупорил бутылку.
Звук выскочившей пробки вывел Андреаса из состояния унылой пришибленности. Во рту у него пересохло, он подумал:
«Вот подлость, без меня выпьют шампанское».
Но тут раздался голос Либлинга:
— Теперь мы приступим к делу, для чего нам потребуется и жених.
Он открыл дверь в гостиную. Бьенэме, визжа, вскочила на рояль и спрыгнула обратно. Фрау Калинке прижалась к ней, поборник нравственности с торжественным видом стоял тут же. Словно под гипнозом, бледный, и выпрямившийся, направился Андреас к девчонке Мацке, которая раскрыла ему объятия.
XVI
Жажда чистоты
Андреас ничего не мог возразить против девчонки Мацке в качестве супруги, вот только как хозяйка она ему не нравилась. Придя со службы, он ел остывший обед, а вечером, вздыхая, ложился на невзбитую перину. Служанка сидела на кухне за столом, около нечесаной, неодетой хозяйки, которая, пыхтя сигаретой, раскладывала пасьянс со своей приятельницей фрау Калинке. Все трое потягивали пиво с водкой.
Всю вину за царившие в его доме порядки он приписывал почтенной фрау Калинке. Он чувствовал, что, будучи единственным мужчиной в доме, беспомощен против ее влияния, которое считал разлагающим; однако ему удалось найти энергичного союзника в лице тестя. Он назначил ему приличные деньги на карманные расходы, за что господин Мацке не реже двух раз в неделю колотил дуэнью своей дочери и выставлял ее за дверь. Он называл ее «сводней и жирной стервой», а в более торжественные моменты величал «рабой капиталистов». Бывший пролетарий, кончив разъезжать на резиновых шинах, опять вернулся к революционным взглядам.
Так как семейная жизнь не манила Андреаса, он часто проводил часы досуга в конторе редакции. В погожие осенние дни он любил смотреть из окна. На фасаде блестели в солнечных лучах выпуклые буквы в человеческий рост, к которым он некогда, после первого посещения доктора Бединера, поднял зачарованный взгляд, исполненный надежды и желаний. Теперь буквы находились под ним: все было достигнуто,
