В раю - Пауль Хейзе
К письму были приложены дорогие подарки остальным детям и записка к Анжелике. Юлия убедительно просила свою подругу проводить Франциску в Италию и, если можно, провести у них все лето. Янсен, со своей стороны, подтверждал это приглашение самым дружественным образом. Путевые деньги были присланы по расчету на троих.
Легко представить себе, что чувствовала Анжелика, получив подобное послание. Ей представлялась надежда снова увидеть и обнять всех, кого она так любила и боготворила. С сильно бьющимся сердцем и разгоревшимися щеками сидела она неподвижно перед мольбертом. Никогда еще не чувствовала она себя зараз такою счастливой и такою несчастною, никогда не обуревали ее такие несовместимые одно с другим желания.
Тем не менее Анжелика решилась отказаться от предлагаемого ей счастья; но, приняв это решение, она, несмотря на свое геройство, показалась себе такою жалкою, что начала горько-горько плакать, не замечая, что слезы капали на акварельный рисунок, за которым она только что работала, и покрывали прелестные цветы чересчур уже естественной росой.
ГЛАВА III
Чтобы объяснить отказ Анжелики, необходимо будет приподнять завесу тайны, которую художница до сих пор тщательно скрывала не только от всех окружавших, но даже, насколько это было возможно, и от самой себя.
Единственный человек, с которым ее миролюбивая душа вела вечную войну и который, по-видимому, не обладал ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы приобрести ее любовь и расположение, теперь сильно ее интересовал. За последнее время Анжелика принимала до того близкое участие в его судьбе, что собственные ее удачи и неудачи и даже только что предложенное ей счастье отступали совершенно на задний план.
Что ожесточенная ненависть переходит иногда в горячую любовь, известно уже давно и само по себе не представляет ничего необыкновенного. Гораздо труднее понять, каким образом вполне искреннее чувство пренебрежения к какой-либо личности переходит в совершенно противоположное чувство нежной любви, причем преобразование чувства вовсе не обусловливается соответственным превращением или же изменением особы, служащей ему объектом. Загадку эту разрешить трудно, тем более что презрительное отношение Анжелики к соседу основывалось не на пренебрежении к нему как к художнику или же человеку, достоинства которого она не могла оценить с первого раза. Пренебрежение это основывалось на коренных свойствах мужского и женского характеров. Будучи сама далеко не мужественна, Анжелика чувствовала себя сильнее, решительнее и тверже Розенбуша, а так как в ней всегда было стремление подчиняться чему-нибудь более высокому и сильному, чем она сама, то ей ничто не могло показаться смешнее, как мысль, что ее сотоварищ художник, музыкант и пиит, наряжавшийся в шелк и бархат, словно бородатая девушка, мог быть опасен для ее сердца.
Когда поэтому, вместе с воспоминанием о похищенном у нее в рождественскую ночь поцелуе, несмотря на всю невинность этого поцелуя, стал все чаще и чаще являться образ самого похитителя, возбуждавший в ней всегда какой-то девственно-стыдливый страх, Анжелика изо всех сил отделывалась от этой слабости и старалась увеличивать в собственных глазах недостатки легкомысленного своего обольстителя. При этом она необыкновенно много занималась его личностью и ловила себя на том, что изучала похвальные его качества несравненно ревностнее, чем недостатки; к счастью или несчастью, у нее оставалось много времени для подобных исследований. По справедливому замечанию Шнеца, после отъезда Янсена и Юлии наступили для нее каникулы, так как ей некого уже было боготворить. Еще более способствовала развитию в ней нежного настроения действительная забота о том, что с соседом творится что-то неладное и что если не поспешить на помощь, то дело с ним может, пожалуй, кончиться плохо.
Узнав, что он голодает и мерзнет, Анжелика вздохнула свободнее и тотчас начала обдумывать, как бы ему помочь. Она не хотела сообщать другим о своем открытии, так как решила, что Розанчик должен быть обязан своим спасением ей одной, и притом не подозревая этого. Сама она не могла похвалиться избытком приходов над расходами. Так как она не терпела шарлатанства в искусстве и всегда строго относилась к самой себе, то ей приходилось лишь кое-как сводить концы с концами. Нередко случалось ей оставлять у себя заказанную картину, несмотря на то, что заказчик был ею совершенно доволен, только потому, что ей самой картина не вполне нравилась.
Насильственно-веселая улыбка, с которою встречал ее Розенбуш на лестнице, тишина в его комнате, где давно уже не слышно было треска весело топящейся печки и звуков флейты, аккомпанирующей писку мышей, так болезненно отзывались в сердце Анжелики, что она не побоялась даже войти в долги, чтобы спасти старого приятеля от окончательного банкротства.
Дело происходило в апреле, в светлое солнечное утро; художница проводила Франциску и приемную ее мать до железной дороги и таким образом распростилась с последним существом, которым еще кое-как могла восторгаться.
Анжелика медленно возвращалась в мастерскую, с полною решимостью искать утешения исключительно в одном искусстве. Но, взойдя на лестницу, она ошиблась дверью, и вместо того, чтобы войти в свою мастерскую, где ждало ее свеженатянутое на раму полотно, она постучалась к батальному живописцу, которого не видала уже в течение нескольких дней.
Розенбуш узнал ее по стуку. Он всегда высказывал сожаление, что она не играет на фортепьяно, тогда как у нее такой великолепный туше. Тем не менее баталист как будто вовсе не хотел впускать к себе соседку; по крайней мере, она принуждена была три раза заявить, что ему, в данном случае, молчание не поможет, так как инкогнито нарушено уже тем, что его видели сквозь замочную скважину. Затем Анжелика объяснила, что непременно должна войти к соседу минут на десять, так как у нее есть для него заказ. Наконец Розанчик медленно поднялся, вздыхая, дотащился до дверей и отодвинул задвижку.
Войдя к своему соседу, Анжелика бросила украдкой взгляд на голые стены холодной, как погреб, комнатки и на несчастного обитателя этой комнатки, который, плотно завернувшись в свой плед и поводя отощавшим, острым носиком, тщетно пытался придать себе бодрый и довольный вид.
— Что у вас за физиономия, — сказала она своим обычным резким тоном, который пришелся теперь как нельзя более кстати, чтобы скрыть ее волнение. — Стыдно вам, господин Розанчик, сидеть при такой прекрасной погоде дома и предаваться меланхолии. У вас здесь так холодно, что
