Заметки из винного погреба - Джордж Сентсбери
Пожалуй, было бы слишком самонадеянно, если б я решил поведать в одной главе о белых винах из трех самых знаменитых областей – Бордо, Бургундия и Эрмитаж, – затем о луарских и, наконец, о бесчисленных petits vins blancs[66] из других частей Франции. Но так как я ограничиваюсь небольшой частной коллекцией, всё это выглядит не столь вызывающе. Что касается вин из последней группы, их почти не достать в Англии, да они и не поддаются перевозке. Я никогда не проявлял большого интереса к винам из Анжу, Турени и соседних краев, как игристым, так и обычным. В последние два-три десятилетия люди стали охотно раскупать «Грав» и «Барсак», рекомендованные врачами, но мне всегда казалось, что ни одно другое вино не теряет в такой мере своих качеств при пересечении Канала. А вот более полновкусный «Сотерн» отлично переносит дорогу и по-своему благороден.
«По-своему» – ибо между белыми и красными винами, как мне представляется, есть любопытное различие. При последнем глотке хороший кларет или хорошее бургундское (я имею в виду, когда вы выпиваете всю бутылку) кажутся ничуть не хуже, чем при первом, если не лучше. Но первый бокал белого вина такого же разряда – будь то сам «Шато д’Икем» или «Монраше» – несравненно лучше последнего. Ко времени этого последнего вино начинает «хворать»; то же самое происходит с белым «Эрмитажем» и с более крепкими рейнскими. По крайней мере, так было у меня, и я знаю, что многие (правда, не все) любители выпить разделяют это мнение.
Тем не менее все эти вина, когда они хороши, становятся поистине драгоценными дарами, и если вы находите, что чрезмерное количество бокалов ослабляет удовольствие, есть очевидное средство: пить меньше. Но я бы ни в коем случае не стал употреблять их после обеда, исключая, может быть, белый «Эрмитаж»; Теккерей поступил так однажды (признаемся честно, по чьему-то совету), и это, кажется, единственное пятно в истории его отношений с вином. Однако более легкие (но не совсем уж легкие!) сорта, такие как «Карбоньё» и «Оливье» из западных областей Франции и хорошее «Пуйи» из восточных, представляют собой восхитительные столовые вина. Сами по себе вина высшего сорта: «Шато д’Икем», «Куте», «Ла Тур Бланш», «Монраше», даже приличное «Мерсо» (урожай 1870 года был первоклассным [xviii]) – всегда оставляют по себе добрую память. Особенно теплые чувства я питаю к безымянному «Сотерну» 1874 года, разлитому в бутылки одним из старейших эдинбургских виноторговцев, но купленному на какой-то распродаже. Очень насыщенное, оно было приблизительно тридцатилетним на момент покупки; некоторые сочли бы его слишком насыщенным. Но как-то раз в «серую столицу»[67] прибыла финская дама, образцовая носительница неарийской красоты и пренебрежительного очарования: она сражала не только любого мужчину, но, что еще удивительнее, любую женщину, увидевшую ее. Однажды эта дама обедала с нами и призналась мне с довольно жалобной moue[68], что у них всё шампанское «ужасно сухое». К счастью, я заранее вспомнил, что северные колдуны и ведьмы обожают сладкое, и выставил бутылку этого самого «Сотерна» – у меня еще оставалось несколько штук. Гостья замурчала, словно кошка Фрейи (смею заметить, мне известно, что Фрейя – вовсе не финская богиня), и я обещал, что сохраню остаток вина для нее. Увы, она вскоре покинула Эдинбург; чуть позже я узнал, что она скончалась. Вино утратило половину своего вкуса.
Игристое белое из Бургундии бывает прекрасным [xix] – лучшее из подражаний шампанскому. Я уже рассказывал о легких тихих винах. «Монраше» [xx] великолепно, и всё же, как сказано где-то, вроде бы в лучшем романе Фрейтага, от него «вены становятся как канаты»[69]. С белым «Эрмитажем» мне дважды сопутствовала удача: один раз с более легким «Шато-Грийе», излюбленным напитком англичан во времена Регентства[70], второй – с более крепким «Ла Фретт». Последнее стало одним из главных украшений моего погреба. То было вино урожая 1865 года; я купил его на распродаже в Эдинбурге почти тридцатилетним, но еще до того, как я перебрался в этот город, один друг забрал себе часть партии. Двадцать лет спустя, когда ему исполнилось пятьдесят, оно по-прежнему оставалось годным, но требовало замены пробки, а кремниевый привкус некоторые сочли бы слишком сильным. В лучшие свои годы оно было неповторимым – достойная пара его красному собрату, двадцатью годами старше, который к тому времени уже отошел в мир иной; о нем рассказано в первой главе.
VI. Рейнское, мозельское и тому подобное
Немецкое вино в последнее время, естественно, не пользуется спросом, как и всё немецкое; да, это естественно, но неразумно. Верное отношение к таким вещам высказано уже давно в «Боевой песне Динаса Вавра»[71]:
Забрали снедь и стали петь,
Обмыв его паденье.
Нет, рейнское, о чем вскользь говорилось в предыдущей главе, нельзя, по-моему, отнести к числу первых трех или даже пяти-шести перворазрядных вин. Это предопределено быстрым «угасанием» его прелестей в пору расцвета. Однажды я заполучил полдюжины бутылок с разными сортами лучшего рейнского в обычной лавке; самое дешевое сослужило бы вам порядочную службу, как говорили в старину, и стоило около десяти шиллингов за бутылку, а самое дорогое – около соверена. Я сделал это из любопытства, но лучше бы купил столько же хорошего второклассного кларета; после первых двух бокалов рейнского я понял, что без сожаления отдал бы остальное другому любителю выпить.
И действительно, несмотря на великолепные ощущения при первом глотке, приносимые отборными «ауслезе», лучше, мне кажется, употреблять и рейнское, и мозельское как столовые вина; в этом второстепенном качестве они не дают могучего, почти варварского прилива вкуса, будучи свежими и приятными утолителями жажды, подходящими почти к любому блюду. В те дни, когда не возбранялось выпивать несколько бутылок вина, я бы сказал, что бутылка рейнского за обедом и бутылка кларета после него считались допустимым и скромным количеством, и даже, как говорят члены одного шотландского племени кое о чем другом, были способны «принести с собой благословение».
