Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
— Значит, скоро развязка! — ликующе воскликнул Клемпнер. Он щеголял сведениями, которых, надо полагать, ни у кого из окружающих не было, и пил больше всех, и то и другое, чтобы вознаградить себя за утраченное уважение окружающих. Либлинг укреплял свои высокоморальные принципы обильными возлияниями шампанского. Кафлиш же пил попросту, без затей. Будучи невосприимчив к серьезным проблемам, он осведомился у хозяйки, как поживает ее отец и не появится ли он сегодня здесь. Возможно, он ожидал, что она оценит его внимание; однако она высказала неудовольствие:
— Воображает, будто каждый болван может лезть ко мне с глупыми надсмешками. Погодите, вот доберусь до вашей масленой рожи! Кто меня заденет, моментально вылетит из моей виллы «Бьенэме». Здесь все мое, мне здесь указывать некому, могу каждому на голову сесть, так что только крякнет. А что, не так?
Все поспешили согласиться, и она постепенно утихомирилась.
— Девчонка, а ого-го какая! — заметил Кафлиш, не оправившись еще от потрясения.
Несмотря на такие инциденты, праздничное веселье не захватило общества. Душевная подавленность Туркхеймера гнетом лежала на всех. Только Пимбуш с Гохштеттеном оживленно беседовали за спиной у Музыки, все время набивавшей себе рот паштетом из гусиной печенки. Сходная супружеская доля сблизила их, они поддерживали и утешали друг друга. Кошелек водочного заводчика всегда был широко раскрыт для барона, который из-за своей сестры получал от Асты только на карманные расходы. Зато Пимбуш предлагал обычно вдвое больше, чем тому требовалось. Он питал безумную надежду попасть благодаря дружбе с Гохштеттеном в архиаристократический жокей-клуб. Орден, обусловленный отцом Асты в брачном контракте, заставлял себя ждать, и Туркхеймер дулся на Гохштеттена. Но Пимбуш продолжал любить своего друга, как прекрасную мечту, в которую хочется верить.
Временами слышалось только сдержанное хихиканье, которое шло, казалось, откуда-то из-под стола, да непрерывное размеренное чавканье господина Иекузера. Владелец «Ночного курьера» не был курильщиком, но зато был большим любителем покушать. Среди вялого молчания кто-то простонал:
— Кельнер, рюмку живительной влаги!
Но этот крик отчаяния замер, казалось — будто его заглушили, поглотили тяжелые складки живописных костюмов, окаймлявших стол. Эти праздничные одеяния, широкие и роскошные, должны были бы облекать брызжущих весельем победителей с сильными и ловкими телодвижениями, возбужденных сиянием свечей, серебра и хрусталя, запахом яств, чувственным дыханием цветов, победителей, вступающих в единоборство с женщинами и вином, — тогда только эти одежды раскинулись бы и засверкали во всем своем великолепии. А здесь они обмякли на вялых и истомленных несколькими часами вымученного веселья телах, они обвисли на грудях, которые не ликовали, а предусмотрительно берегли дыхание, они захирели на желудках, которые боязливо соблюдали диету, и краски их померкли под тусклыми взглядами переутомленных глаз.
Насытившись, Андреас начал принимать позы, одна другой обольстительнее; действие их на девчонку Мацке превзошло все его ожидания. Она широко открыла глаза, когда он, взмахнув длинными ресницами, повернулся к ней профилем, обрамленным золотистыми кудрями. Он положил руку на спинку стула, так что кружевная манжета опустилась ему на пальцы, он мечтательно склонил чело, на которое упали волосы, — и Бьенэме вздохнула. Но вдруг он встрепенулся, прижал к груди кулак, нахмурил лоб, с гордым и воинственным видом поджидая неизвестного соперника. Тогда она сложила руки, и он услышал ее прерывистый шепот:
— Ну и красота! Такого и в театре не увидишь!
Никто не обращал внимания на счастливцев; Капеллер как раз излагал захватывающую повесть о своем дебюте в Иноврацлаве двадцать лет тому назад. Оказалось, что уже в те отдаленные времена он знавал Лицци Лаффе.
— Чудесная пора юности, — сказал он, слегка умилившись.
Она засмеялась довольно кисло.
— Ах, да. Tempi peccavi.
Либлинг поправил:
— Pater passati [35].
— Точно я без вас не знаю! — воскликнула она.
— Ну само собой. Это так только, лишь бы что-нибудь сказать, — уверял он в свое оправдание. — Маленькое недоразумение, сударыня.
Но на лице у актрисы под пудрой выступили большие красные пятна. Она тяжело дышала.
— А вы не юлите! — произнесла она с подчеркнутым презрением; и, встав с места, под руку с молчаливым и неизменно любезным Ржесинским, шуршащая и торжественная, покинула зал.
— Утешьтесь, Либлинг, — сказал Кафлиш. — Вы тут ни при чем. Добрейшая Лицци слишком затянулась, терпеть дольше стало невмоготу. Вот она и обеспечила себе приличный уход со сцены. А что еще нужно актрисе?
Многие гости воспользовались случаем и начали прощаться, Туркхеймер заявил, что давно пора на боковую, и, кряхтя, поднялся. В девчонке Мацке жизнь сейчас же забила ключом.
— Процентщик отправляется на боковую! — крикнула она. — Ну, теперь держись, у Мацке все вверх дном пойдет. Ура!
Покашливая и жеманясь, фрау Калинке, по ее приказанию, стащила с нее через ноги футляр, покрытый чешуей, и, как только Бьенэме почувствовала себя на свободе, она принялась с громким визгом скакать вокруг своего удаляющегося на покой покровителя. Ее красная шелковая нижняя юбка, взметнувшись, словно от вихря, взлетела до самых бедер. Она протягивала к Туркхеймеру обнаженные руки, но ему не удавалось коснуться их. Вдруг, чуть не смазав его по лицу своей пламенеющей всклокоченной шевелюрой, она состроила ему ужасную гримасу и, раньше чем он успел опомниться, в шутку раза три-четыре сильно хлопнула его по животу. Он, кисло усмехнувшись, кивнул ей на прощанье с тоскливым сожалением во взгляде. Мелкими шажками, в сопровождении скачущего красного бесенка, добрался он до двери. Там он еще раз обернулся и сказал унылым и полным отречения голосом:
— Вот где жизнь, вот где наслаждение!
Оставшиеся переглянулсь, как бы ожидая, что теперь весь тон изменится. Из соседней комнаты через балконную дверь струился тусклый белесый рассвет, в котором пламя свечей казалось желтым, а лица гостей бледными. От сознания, что они провели всю ночь в танцах и за столом, гости вдруг почувствовали безумное веселье. Дидерих Клемпнер заорал:
— Разве мы рождены не для роскоши!
Оказывается, все они были твердо в этом убеждены. Постепенно накапливающийся хмель, до сих пор сдерживаемый угрюмой скукой, теперь сразу прорвался наружу. Кто считал, что не выполнил программы, спешно наверстывал упущенное. Душницкий без особой в том нужды проглотил полный стакан коньяку. Девчонка Мацке, которая и без того была пьяна, схватила графин с надписью «малага» на серебряной табличке и стала пить прямо из горлышка. Кафлиш терзал струны своей мандолины и кричал петухом. Зюс попробовал стать на голову на стуле, но Швейцарка крикнула:
— Нечего ногами дрыгать, старая рухлядь! —
