Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
С упрямством пьяного Зюс снова разбежался, но она с тою же бессмысленной жестокостью воспрепятствовала его удовольствию, и тогда он, обессилев и потеряв всякую надежду, громко всхлипывая, повалился на пол.
Верда Бирац во весь голос звала Антона, здешнего кучера, но хозяйка дома, недолго думая, вцепилась всей пятерней ей в волосы.
— Пришелся тебе по вкусу, старая дура! Да ты для такого красавца мужчины рылом не вышла.
Либлингу с трудом удалось разнять дам. Но и сам поборник нравственности позволил себе, правда мимолетное, отклонение от общепринятых норм. Он сунул свою высокую шапку кудесника, испещренную магическими письменами, в горящий канделябр и подбросил ее к потолку. Кто-то поймал ее на лету, и все принялись перебрасываться пылающим факелом, нимало не помышляя об опасности пожара.
Сатанелла и Кухарка вместе с Кафлишем и адвокатом Гольдхерцем пустились в пляс, весьма далекий от добрых нравов. Но хотя все галдели наперебой и слонялись в обнимку по комнате, вопя без памяти, все же казалось, будто всякий живет своей обособленной, бесконечно одинокой жизнью. На бледных потных лицах с остекленевшими глазами и широко открытым ртом застыло выражение погруженного в себя, одержимого навязчивой идеей маниака.
Зюс, окруженный женщинами, вопившими, как павы, молча срыгивал часть съеденного на красный плюшевый ковер. Музыка, одолев паштет, боролась с сильным приступом удушья. Ей распустили корсет и вылили за корсаж бутылку шампанского. При виде этого Бьенэме, пораженная в самое сердце, перевесилась через спинку стула, закрыла лицо руками и принялась жалобно стонать:
— Ох, не чует мать в гробу на Хейнерсдорферштрасском кладбище, что я молодость свою с престарелым тираном загубила!
Мужчины в восторге подхватили:
— Престарелый тиран, ура, ура, ура!
Бьенэме вскочила.
— Как тут не лопнуть с досады! Ну, да с меня хватит, теперь держись, я отдамся…
— Пьянству? — предположил Клемпнер.
— Пороку? — спросил Гольдхерц.
— Нечестию? — осведомился Либлинг.
— Нет, безумству страсти! — крикнула она и, открыв объятия, откинулась, словно в экстазе, и устремила на сказочного принца молящий, исполненный нежности взгляд. Но, по его мнению, момент еще не настал. Он отстранился от нее эластичным движением, демонстрируя ей игру мускулов на своих ляжках, обтянутых бледно-голубым трико.
Не обращая внимания на все эти мелочи, Капеллер взобрался на стол и там среди облетевших цветов, хлебных корок, окурков и остатков вина начал декламировать пролог, которым собирался открыть «Немецкий национальный балет», но выступление его продолжалось недолго; громко вопя от боли, соскочил он на пол: Ласточка сильно ткнула его в икру своим длинным клювом.
И только Душницкий спокойно сидел на месте. Но вот тонкая улыбка осветила его черты, ему пришла блестящая мысль. Он взял в правую руку матово-белую фарфоровую тарелку с монограммой Б. М. и золотым ободком, минутку покачал ее на руке и хорошо обдуманным движением, грациозным и сильным, запустил ею в потолок. За первой тарелкой последовала вторая, и вскоре с ловкостью, которая приобретается практикой, Душницкий отправил той же дорогой целую дюжину. С сигаретой в зубах, скользя вокруг самодовольным взглядом своих миндалевидных бархатных глаз, он уверенно и без помехи продолжал это занятие.
Бьенэме долгое время, не понимая в чем дело, смотрела на него. Наконец она крикнула:
— Ай, да этак он всю мою посуду переколотит! Вы что, не знаете, сколько за все это, за новое, заплачено?
Заливаясь слезами, она упала на грудь к Андреасу, да так там и осталась. А ее гости, подняв высоко над головой оба указательных пальца, свистя, визжа и горланя во всю глотку, плясали вокруг Душницкого в вихре развевающихся шлейфов и фалд. Они толкали друг друга под град черепков, сыпавшихся с потолка. Кого задевал обломок бывшего сервиза девчонки Мацке, тот падал на пол под непрерывный пронзительный визг окружающих и дрыгал ногами.
Клемпнер и Либлинг, оба — натуры с повышенным чувством человеческого достоинства, случайно взглянули друг на друга и опустили глаза. Либлинг, который в припадке неожиданной мальчишеской веселости нацелился было на пролетавшее мимо блюдо и уже поднял руку, теперь опустил ее, с сожалением пожал плечами и как ни в чем не бывало вернулся к покинутой им бутылке. Пристыженный Клемпнер юркнул в дверь. Постепенно и ко всем остальным начало возвращаться сознание. Гости один за другим в изумлении озирались вокруг, словно видели все впервые. Каждый вдруг осознавал, к своему ужасу, что на него напал приступ безумия. И тогда сразу как-то оседал и молча удалялся развинченной походкой, сгорбившись, с каплями пота на бледном лбу, душевно опустошенный. Рассвет потянулся в комнату серой леденящей рукой призрака и вымел всех.
Андреас все еще держал на груди хозяйку дома. Он ощущал болезненное вздрагивание ее стройного тела, видел страдание, причиняемое ей желудком, и зеленоватую бледность ее лица. Время от времени она бессмысленно лепетала, громко икая:
— Так было б это хорошо.
А он каждый раз, как кто-нибудь из уходящих гостей скользил по нему многозначительным взглядом, только безотчетно повторял: «А почему бы и нет?»
Но в спертой и тоскливой атмосфере этой опустелой арены человеческих страстей каждый вздох приносил печальное отрезвление. Тело девчонки Мацке казалось ему слишком разгоряченным и увядшим, от него исходил неопределенный и сомнительный запах. Волосы и полуобнаженная грудь были влажны на ощупь, плечи, на которых сквозь густой слой белил проступали капли пота, липли к его щекам. «Ей бы следовало помыться», — подумал он. Да и у него самого был во рту дурной вкус, от которого он тщетно пытался избавиться.
«Куда мне такая авантюра после бессонной ночи, когда голова трещит с похмелья? — думал Андреас. — Она мне просто противна. — Но он тут же вспомнил о Туркхеймере и гордо выпрямился. — Пускай знает, с кем имеет дело!»
Затем он подумал об Адельгейде и Кёпфе. Настроение его сразу повысилось.
«Здесь уж не приходится спрашивать, кого я, собственно, обманываю. Ну-ка: я обманываю Туркхеймера, обманываю Адельгейду, обманываю Кёпфа и обманываю девчонку Мацке, которая спутала меня с ним. А может статься, она теперь всерьез вообразила, что я сказочный принц?»
Он повторил, и на этот раз уверенно: «А почему бы и нет?»
Либлинг, удалившийся последним и против всякого ожидания державшийся чрезвычайно бодро, кивнул ему с некоторым неодобрением, но все же сочувственно. Лакей Фридрих нерешительно поглядывал на хозяйку, но фрау Калинке, приложив палец к губам и таинственно шурша атласным платьем, выпроводила его за дверь. Андреас остался один в опустевшем зале с тихо стонущей нежной ношей на груди. Сквозь шум в голове от шампанского, сквозь охватившую все его существо дремоту он услышал, как запирали парадное.
