Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
XIII
Высшая развращенность
— Вот бы вошел сейчас мой покровитель, я бы прямо лопнула от радости, — сказала Бьенэме, появившись в первый раз в новой квартире Андреаса на Люцовштрассе.
После каждого свидания им было тошно глядеть друг на друга, но мысль о Туркхеймере и о физиономии, которую он скорчит, если вдруг появится на пороге, удерживала влюбленных от разрыва. Каждый раз после благополучно сошедшей встречи у них оставался неприятный осадок, словно они старались впустую. Но все же они начинали сызнова.
— Куда бы лучше у меня, на моей вилле «Бьенэме», — мечтала девчонка Мацке. — А он не вовремя сунул бы туда нос. Вот была бы потеха! Ты только представь себе его дряблый живот и бакенбарды! — вздохнула она, все еще продолжая фантазировать.
Андреас представил себе и то и другое.
— В таком случае, почему бы нам не отправиться к тебе?
Лицо ее стало серьезным.
— Ну нет! Такого я не сделаю. Тоже придумал!
— Ты слишком щепетильна.
— Не из-за него. Да у меня в доме сразу все узнается. На разговоры мне, правда, плевать. Но я боюсь скандала из-за прислуги. Не следует подавать дурной пример низшему сословию. Не то что станется с общественным порядком и всей прочей музыкой? Надо вести себя так, как будто за господами таких делов не водится. Вот мое правило.
Закинув голову, торжественно подняв лорнетку, шурша платьем, прошлась она взад и вперед по ковру. Он наморщил лоб. Вероятно, ее заботил не столько общественный порядок, сколько припадки ревности лакея Фридриха или кучера Антона. У него были основания опасаться, что она дала одному из них известные права на себя, а возможно, и обоим. С нее все станется. Он заметил пренебрежительно:
— Ну, это хорошо, что ты осторожна. В конце концов ты зависишь от Туркхеймера.
— А ты?
Она уперла руки в бока. Он смерил ее с головы до ног в сознании своего превосходства.
— Я сам зарабатываю.
— Нечего мне очки втирать! — Она насмешливо огляделась. — Лучше поклонись твоей старухе да скажи ей от меня, что спаленка молодых просто прелесть. Никому другому таких нежностей не придумать.
Андреас прикусил язык. Девчонка Мацке догадалась, что его спальня — детище Адельгейды. Тонкие золотые спирали, начинавшиеся в углах, вились вверх по белым шелковым стенам и снопами расходились на потолке. Дорогая кровать в стиле Людовика XV под голубым атласным балдахином сияла свежей позолотой. Изогнутые ножки вышитых кресел тонули в пушистых мягких шкурах.
Бьенэме двумя пальцами взялась за кончик бледно-розовой оконной занавески.
— Ишь ты, того гляди улетит, — сказала она. — И не поймаешь.
Затем она приподняла с дивана мягкую подушку и сунула нос в глубину сиденья. Он отвернулся, покраснев. Ему вспомнились влажный взгляд, нежное и выжидательное выражение Адельгейды, когда она ввела его в эту комнату, словно в святилище. Вся ее душа была воткана в эти ткани, вплетена в стройные арабески, и, затаив дыхание, она ждала похвалы. Он, разумеется, весьма холодно выразил ей свое одобрение. Для солидной матроны вкус у нее был поразительно девичий. Но разве это мешало комнате быть очаровательной? Он счел шуточки девчонки Мацке несправедливыми, они обижали его, и все же у него не нашлось резкого возражения. Между тем как часто устраивал он Адельгейде сцены из-за гораздо менее значительных расхождений во вкусах. Но Бьенэме имела над ним необъяснимую власть; она непрестанно злила его и все же вызывала в нем только чувство какой-то детской беспомощной грусти.
— Я тоже мог бы высмеять убранство твоей виллы, — заметил он наконец. — Но я предпочитаю придерживаться общепринятых правил приличия и не хотел бы отступать от них даже в твоем обществе.
— И не надо, котик!
Она бросилась к нему на шею и увлекла за собой через биллиардную с обоями под кожу и белыми полированными ликерными шкафчиками, через строгий рабочий кабинет с тиснеными кожаными креслами, резными книжными шкафами и высокими комнатными растениями. Вихрем влетели они в столовую, где влюбленных ждал убранный цветами стол. Андреас приготовился с достоинством выполнить свои обязанности хозяина дома, но Бьенэме сегодня все обращала в шутку.
— Только бы не наплевали нам в суп вон те куклы на стене! — крикнула она и высунула язык пяти белым бюстам, глядевшим со стен, разрисованных под помпейские фрески.
Терпеливо принялся он объяснять дочке товарища Мацке, кто такие Гейне, По, Бодлер, Ницше и Верлен. Он чтил их всех, одних — основательно с ними ознакомившись, других понаслышке, приняв их талант на веру. И вот теперь эти титаны духа все вкупе глядели, как завтракают Андреас с девчонкой Мацке.
Очень часто у молодого человека являлось желание выставить возлюбленную за дверь. Но его останавливали следующие доводы: «Если она нарочно злит меня, ее дело; меня это не трогает. Ибо я продолжаю с ней отношения не ради нее, а по соображениям чисто светского порядка. Теперь вся Земля обетованная знает, что я живу с любовницей Туркхеймера. Мне лично она не нравится, но она необходима для завершения моего светского воспитания. Любовь Адельгейды досталась мне слишком легко; у нее я никогда не знал отказу. А это злое, сухое и глупое создание мне каждый раз приходится завоевывать сызнова, хотя, по правде говоря, и завоевывать-то нечего. Но она зажгла последнее пламя в померкшем взоре Туркхеймера! Я обязан насладиться ею именно потому, что не вижу в ней никакого очарования. В этом-то и есть высшая развращенность!»
Он приносил свои симпатии в жертву ясно осознанному долгу. По временам его природные склонности мстили за себя, его одолевала мужицкая тоска по изобилию плоти. Тогда он принуждал себя к еще большей холодности с Адельгейдой.
Она надеялась, что здесь, на Люцовштрассе, в этих комнатах, среди созданной ее мечтой декорации их любви, они отпразднуют новый медовый месяц. Она вырвала возлюбленного из мещанской обстановки, из когтей низких людей, из оскорбительной повседневности и укрыла его в нарядном и мягком гнездышке, которое они вместе свили и куда только ей, ей одной разрешалось следовать за ним. Когда она в белой шелковой спальне в первый раз запрокинула голову и предоставила его поцелуям пресловутую линию подбородка, она позабыла о его прежних, уже остывших объятиях и мечтала только о бесконечных, вечно юных ласках, которые приберегла для него и которых хватит на долгую, необозримо долгую жизнь. И вдруг побледнела и закрыла глаза: его губы были холодны.
Она
