Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн
— Я — книжный червь.
— Ах, мне следовало бы самому догадаться. И здесь тоже книги? — спросил он, собираясь освидетельствовать содержимое ее корсажа, показавшегося ему слишком объемистым. Но она обиделась.
— Нечего сказать, хорош мальчик! Сказочные принцы, верно, воображают, будто мы, простые смертные, и держать себя не умеем.
И она отошла, явно не в духе…
«Мне сегодня не везет, — подумал он. — Фортунато — имя неудачное».
Несколько женских масок, приветливо с ним заговоривших, он отпугнул холодной насмешливостью. Андреас никак не мог решить, кто глупее: порядочные женщины, которых он встречал в туркхеймеровской гостиной, или же те создания, что резвились тут. Пожалуй, пальму первенства следовало отдать здесь присутствующим. Они бесились с нарочитой развязностью, с щедростью отчаяния выставляли напоказ все свои прелести и визжали как оголтелые, но стоило драконьему крылу Сатанеллы измять кому-либо страусовое перо или чьей-нибудь неловкой руке оборвать развевающиеся шелковые тряпки, как шаловливые физиономии невольно стягивались в привычные для них злые, старческие и жадные гримасы.
Мужчины представляли собой зрелище столь же безотрадное. Они решили, будто домино обязывает их вести себя не так, как обычно, но только не знали — как. Они выкидывали причудливые антраша и позволяли себе двусмысленные жесты, но сейчас же, растерянно улыбаясь, извинялись за свои выходки. Они подавляли скучающий зевок и подзадоривали друг друга кличем: «Вот где жизнь, вот где наслаждение!» — сопровождая его глубоким вздохом, как тот пьянчужка переписчик, который благодаря девчонке Мацке завоевал право духовного гражданства в Земле обетованной.
«Их веселье раздирает душу! — думал Андреас. — Да и может ли быть иначе? Настоящего-то карнавала они никогда не видели».
И он упивался сознанием, что вкусил от старой и радостной культуры своей родины, где любой крестьянин — аристократ по сравнению с этими раззолоченными бродягами с непросвещенного Востока. Но раздумье его было прервано чьим-то прикосновением, точно около него терся жулик. Он обернулся: то была хозяйка. Молча и внимательно принюхивалась она к его костюму. Пойманная на месте преступления, она заявила:
— Извините, мне бы только докопаться, тем ли пахнет. На вид все как есть, а вот чем пахнет, не пойму.
— А чем же должно пахнуть?
— Ну, да коробкой из-под мыла, сами знаете, той самой, где был нарисован мой идеал. Она такая духовитая была, и провалиться мне, если вы не так пахнете…
Андреас решил про себя, что чары воспоминаний начинают действовать на Бьенэме. С мужественной грацией оперся он правой рукой на стройное бедро, левую положил на эфес шпаги и так гордо выпятил грудь, что кафтан затрещал по всем швам.
— Значит, я все-таки довольно близок к вашему идеалу, — сказал он.
Она пожирала его глазами, побледневшая, серьезная, заметно робея.
— А то нет? — мечтательно ответила она.
— Почему же вы только что вели себя со мной так невежливо?
— Вы еще сердитесь? Вот ведь дело какое, дерзкая я на язык, это у нас в роду. Сколько нас Мацке ни на есть, все мы такие, понимаете? Но чтобы зло помнить — упаси бог! Вы и вправду мужчина красивый и благородный.
— Вот видите!
— Ничего не скажешь, изо всех, что околачиваются здесь у меня на вилле «Бьенэме», уж конечно, вы всех красивше.
— Ну, так тем более. — Он равнодушно отвернулся. — Где же Туркхеймер? — спросил он.
— Загляните-ка за шелковые ширмы с пестрыми картинками, вон те, что перед камином. Верно, там торчит. Он сегодня не в духе. Да и где ему, такому старикашке!
Низенький экран, казалось, отгородил Туркхеймера от всех житейских радостей. Голубой шелковый кафтан на нем блестел, широкие атласные шаровары вишневого цвета ниспадали складками на зеленые туфли с загнутыми носами. Живот был стянут пурпуровым шарфом, на голове в кровавом сиянии рубинового полумесяца покачивалась белая чалма. Но, утомленный собственным блеском, он смежил набухшие веки, нижняя губа отвисла до самого подбородка, рыжеватые бакенбарды безвольно распластались на груди, расшитой золотыми и серебряными узорами и озаренной бриллиантовым орденом Солнца республики Пуэрто-Стервенца. На широких ножнах его огромного ятагана искрились все сокровища сказочного царства, но на портупее покоилась дряблая рука. Султан примостился на кушетке, уныло прислушиваясь к собственным немощам.
— Ну, как я могу поживать? — ответил он на настоятельные расспросы Андреаса. — Неважно, очень неважно. Вот спросите Клумпаша. Клумпаш, послушайте!
Светски выдрессированный врач поспешил к нему. Туркхеймер спросил:
— Все столько же?
— Сорок грамм, господин генеральный консул. Туркхеймер призадумался.
— В сущности это немного, — вздохнул он.
— Ну, для начала хватит. Надо соблюдать диету.
— И ни капли шампанского?
— Будьте благоразумны, господин генеральный консул. На своем веку вы выпили немало шампанского.
— Я и не спорю. И дело не в шампанском, просто я сам себе кажусь таким, как бы сказать, таким… сладким — при том количестве сахара…
— Чистейший виноградный сахар, господин генеральный консул.
Туркхеймер помолчал, почесывая подбородок. Затем изрек:
— Если бы его еще можно было в дело пустить!
— Чего вы захотели — еще и в дело пустить! Довольно с вас того, что он у вас есть.
— Собственно, надо бы побольше. Скажите, доктор, а нельзя ли его употребить для каких-либо промышленных целей?
— Это мысль, господин генеральный консул, над этим стоит поработать.
— Да, над этим стоит поработать.
— Итак, желаю вам плодотворной работы, господин генеральный консул.
Клумпаш удалился. Андреас подумал: «Сорок грамм сахара. Бедняга!» Вслух он сказал:
— Впрочем, у вас великолепные краски, господин генеральный консул.
— Вы хотите сказать на костюме? Э, бросьте. Чего ради я здесь? Почему не ложусь спать? Да вот надо помочь моей крошке Бьенэме отпраздновать новоселье на ее игрушечной вилле. Ну, разве бы она без меня справилась? Милая девчурка, посмотрите-ка, вон она там стоит. Ведь правда, она похожа на ветку лилии?
— Красной лилии, господин генеральный консул! — воскликнул Зюс, просунувший голову за шелковый экран.
Туркхеймер вяло улыбнулся.
— Так оно и есть, Зюс, в точку попали. Вы мне друг, Зюс, я возьму вас в долю… ну, потом придумаю, куда… Кажется, пора кушать. Что значит кушать? Разве мне можно кушать?
На пороге столовой появилась фрау Калинке в черном атласном платье, которое шуршало, трещало и грозило лопнуть. Она скрестила на животе пухлые руки и, ласково склонив голову на левое плечо, засеменила к девчонке Мацке.
Хозяйка, как только села за стол, заявила:
— Ну, а теперь приналяжем на мой ужин.
Голос ее звучал уверенно, большими
