Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
«Все так необыкновенно прекрасно, потому что мы счастливы — Альба и я», — говорил себе Нелло, без устали бродя по площади, одинокий среди залитой солнцем толпы. Люди словно парили в воздухе, все обрело какую-то сказочную легкость! Стоило чего-нибудь пожелать, как оно уже сбывалось. «Я не знал, где укрыться, когда все уедут, и вдруг приходит кавальере и приказывает мне идти к портному. Можно подумать, что его послал мне сам бог или сама Альба. Я так и знал, что люди не могут долго оставаться злыми, какими они были этой ночью. Все должны быть счастливы, как мы с Альбой. И теперь все желают мне добра…»
Он устремил благодарный взгляд на обеих синьорин Парадизи, которые раньше из-за него таскали друг друга за волосы, этой ночью кричали на него как бесноватые, а теперь кокетливо обмахивались перед ним веером. Проходя мимо, Нина Цампьери еще крепче прижалась к плечу молодого Мандолини, своего жениха, и опустила глазки долу, вспомнив, словно о каком-то бесстыдном поступке, как она злорадно хлопала, радуясь падению молодого актера.
И повсюду шнырял в толпе цирюльник Бонометти; горделиво оглядывая всех из-за платка, которым у него были завязаны зубы, он неизменно повторял: «Адвокат — великий человек!»
Многие при этом смотрели в сторону и старались улизнуть. Нелло Дженнари остановил цирюльника.
— Вы оказались правы, синьор Бонометти, — сказал он, — и те, кто травил вас, празднуют теперь труса. Но сейчас, когда среди всех мир и согласие, не лучше ли пощадить их?
Про себя Нелло нежно улыбнулся. Он подумал: «Какая замечательная мысль! И опять не я додумался до нее, а моя Альба. Альба думает через меня!»
Вслух он добавил:
— Кстати, этим вы окажете услугу адвокату.
— Что правда, то правда! — И Бонометти сорвал с себя платок и высоко подкинул его в воздух.
— Да здравствует адвокат!
Теперь все кричали вместе с ним, и адвокат усердно расшаркивался. Как вдруг он накинулся на обеих сестер Перничи, которые расхаживали с обиженным видом, не принимая участия в общем ликовании.
— Как? Значит, среди наших сограждан есть еще недовольные? Я знаю, сударыни, что вы потерпели убытки. Я мог бы сказать вам, что нечего было, схватив в охапку все свои шляпки с перьями, бежать с ними в самую толчею. Но я вам этого не скажу. От страха все перепуталось у вас в головах, так же, как и у нас. К тому же не стану отрицать, что в городе не было парового насоса. А потому, уважаемые сударыни… — И он обвел рукой кружок своих слушателей. — Дон Таддео решил возместить Маландрини убытки от пожара, меня же все женщины в городе называют своим другом, и я решил оправдать это имя, а посему я беру на себя все издержки по вашей галантерее.
Разразился шквал рукоплесканий, и адвокат, выпятив грудь, украшенную гигантским ржавым ключом, стал искать, в чем бы еще проявить себя.
— Гадди! — воскликнул он, простирая вперед руки. — Вы сегодня превзошли всех в гражданской доблести, неужели вы хотите нас покинуть? Мы скорбим душой, мой друг, теряя вас!
— Ничего не попишешь, — ответил баритон, — такова уж актерская судьба!
— А что, если мы поймаем вас на слове? Я готов переговорить с нашим городским секретарем; это мой близкий друг, и я убежден, что в наших канцеляриях найдется для вас какое-нибудь местечко — чем-нибудь там заведовать. Ведь вы отец семейства, синьор Гадди, солидный человек. Что вы скажете? И конец вечным странствиям и заботам.
На что Гадди ответил:
— Ваше предложение заслуживает внимания… И все же — нет! Большое вам спасибо, господин адвокат! Конечно, всякому могут осточертеть эти постоянные поезда местного сообщения и постоянная неуверенность в завтрашнем дне. Но будут ли у меня такие друзья, как сейчас? А потом, какой бы я ни был посредственностью, но и мне случается иной раз почувствовать то великое, в чем, собственно, и заключается жизнь.
— Что ж, не вы один так чувствуете!.. Не хотите, не надо! Хотя, конечно, жаль, вы были бы достойны войти в нашу среду. — И тут же, увидев кавальере Джордано: — Вы, кавальере, во всяком случае останетесь с нами — на мраморной доске. Ваше великое имя отныне будет неразлучно с нашим городом.
Старый тенор заволновался.
— Значит, мемориальную доску не отклонили?
— Отклонили или нет — неважно. Наш магистрат будет счастлив загладить свою вину. Но клянусь Вакхом, теперь я не стану просить, чтобы ее повесили на ратуше. В наши дни приходится быть политиком и считаться с человеческими слабостями. Вы, кавальере, поймете меня. Но… эй, Маландрини!
И он побежал за ним.
— Маландрини, дон Таддео собирается построить для вас новый дом; надеюсь, вы не откажетесь прибить к нему за свой счет мемориальную доску в честь вашего самого знаменитого постояльца?
— Он не был моим постояльцем! — сказал тот.
— Да, я не был его постояльцем, — подтвердил кавальере Джордано.
Адвокат замахал руками.
— Неважно! Нельзя же, чтобы из-за какого-то пустяка потерпел крушение замечательный план. Наши потомки, кавальере, будут дивиться вашей славе, независимо от того, где она будет запечатлена.
— Что ж, я не против, — сказал хозяин. — Может, англичане будут приезжать, чтобы прочесть надпись.
— Вы гений! — И старый певец бросился на шею адвокату.
Толпа между тем отхлынула к ступенчатой уличке. А там, за углом, ругаясь на чем свет стоит, восседал на козлах почтовой кареты краснолицый кучер Мазетти.
— Никто не уезжает! Актеры останутся здесь! — повелел народ.
Адвокат поспешил туда. Он внес предложение — накормить на дорожку всю труппу завтраком, причем сервировать его на площади. Напрасно Мазетти напоминал, что уже десять часов — одно дело переждать мессу, но надо же и честь знать…
— Сбросить его с козел! — закричала толпа, и угроза эта была тут же приведена в исполнение. Тотчас же из кафе кума Акилле и приятеля Джовакконе были вынесены столики и расставлены на площади по диагонали — они сходились у аркад ратуши. Столики были мигом накрыты, женщины притащили из дома всю посуду. Мамаша Парадизи и тут себя показала — принесла свою огромную суповую миску. Бакалейщик Серафини не пожалел колбас, а вдова Пастекальди слетала за своим знаменитым масленым тортом. Старик Цеккини и его собутыльники до тех пор приставали к негоцианту Манкафеде, пока он не дал им вина. Полли нагрузил жену, сына и белобрысую невестку сигаретами.
— В такой день не грех закрыть лавочку и дать жене передохнуть.
Кто победнее, расположились бивуаком в тени деревьев и макали свой хлеб
