Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
— Неужто, ваше преподобие? — И адвокат несколько раз кряду взмахнул шляпой.
«Святой человек!» — шептались в толпе, и тут как раз привели Гадди и кавальере Джордано.
Адвокат представил их священнику.
— Кавальере известен всему миру, как человек, подаривший человечеству немало духовных ценностей. А синьор Гадди этой ночью работал у насоса как самый обыкновенный смертный. Конечно, вы, ваше преподобие, совершили ни с чем не сравнимый подвиг.
— Большие прегрешения, — ответил священник, прижимая руку к груди, — требуют в воздаяние великих заслуг. Наши заслуги неотделимы от наших проступков, теперь я узнал это.
— Я совершенно с вами согласен, — сказал адвокат. — В конце концов мы лишь выполняем свой долг, и то немногое, что мне дано совершить, — с красноречивым жестом, — всегда исходит от народа.
В толпе похлопали, и мощная волна вынесла обоих ораторов, напустивших на себя подобающую важность, к самой колокольне. Ни один не соглашался войти первым, и они долго пропихивали друг друга в дверь, пока толпа, нажав, не пропихнула обоих вместе. Следом хлынули горожане. Они затопили ступеньки храма. От общего потока отделился Савеццо, незаметно нырнул под кожаную завесу и на цыпочках прошел через притвор. Среди пустующих скамей навстречу ему поднялось одно-единственное призрачно-белое лицо.
— Это вы, синьор Савеццо?
— Да, вы подали мне знак…
— Я подала знак?
Их голоса гулко отдавались под сводами. Синьора Камуцци прошептала:
— Вы ошибаетесь… Но я вижу, вы в плаще и с узелком?
— Да, я решил уйти, оставить места, видевшие мое поражение. Лучше возобновить борьбу на чужбине, чем лицезреть наглое торжество заклятого врага.
В тишину храма ворвалось приглушенное ликование.
— Слышите? — Он скрипнул зубами и швырнул шляпу на пол.
— Поднимите шляпу, — приказала синьора Камуцци. — Мы в церкви. Тут ничего не поделаешь, раз за адвоката сам господь.
— Нет, я этого так не оставлю, но сперва мне надо победить и стать великим на чужбине.
— А я, — тихо вздохнула синьора Камуцци, — всего-навсего жена своего мужа, который был и навсегда останется городским секретарем. Мне, видно, так и придется прожить свой век в этом городке в ожидании, что святые угодники когда-нибудь снизойдут к моим молитвам.
— Я окунусь в другой мир… Там меня ждут другие интересы и страсти!
— Вы думаете? — спросила она, чуть склонив головку.
— Вы еще услышите обо мне. В столице я скоро стану известным журналистом, все будут трепетать перед моим пером, — а затем вернусь сюда, и тогда адвокат увидит, кого пошлют в парламент! О! Я наведу здесь порядок. Я сотру в порошок все эти знатные фамилии. Я уже вижу нашу площадь, усеянную трупами бесчисленных банкротов.
Он мрачно покосился на свой нос и заскрежетал зубами. Снаружи донесся вопль:
— Назад! Ради бога! Там нас задавят!
Заговорщики переглянулись.
— Пожалуй, колокольня, — с расстановкой произнесла синьора Камуцци, — слишком тесна для праздника всеобщего примирения и избавит вас, дон Савеццо, от предстоящих вам хлопот.
Уголки ее губ дрожали, глаза вспыхнули зловещим огнем, но она прикрыла их веками. После минутной паузы:
— Вы поедете с актерами в почтовой карете?
Он картинно распахнул свой плащ.
— Я отправлюсь пешком, как и полагается бедному и стойкому завоевателю, — в худых башмаках, изодранных враждебной чернью.
— Тем легче вам выполнить по пути небольшое поручение… Забегите в Вилласкуру и шепните Альбе Нардини, что напрасно она ждет своего тенора: он задержался у супруги портного Кьяралунци.
Скрестив на груди руки, Савеццо снова прикрыл их плащом.
— Как вы это устроили?
— Святые угодники благословили меня… Быть может, их тронула моя молитва. Все равно, это сделано из самых лучших побуждений, в интересах неба, которому обречена бедняжка Альба. Теперь, когда повсюду мир и благоволение, надо же и нам совершить что-то хорошее.
— Значит, этот тенор насолил вам больше, чем мне весь город? — И встретив ее суровый взгляд: — Неважно, я ничего не знаю, я только выполняю вашу просьбу. Какое мне дело, что отсюда воспоследует! Я — путник, который, проходя мимо, передает людям весть. Пропади он пропадом, весь этот город! — И он с такой силой закинул полу своего плаща за плечо, что она свесилась наперед с другого плеча. — До следующего свидания, когда я вернусь победителем!
И Савеццо пошел к выходу, будя в пустынном храме зловещее эхо. Когда кожаная завеса упала за ним, синьора Камуцци слегка пожала плечами.
Снаружи донеслись крики:
— Савеццо!
Извергнутый башней преизбыток любопытных толпился на соборной паперти.
— Посмотрите на эту богопротивную обезьяну! Кто, как не он, вовлек нас в междоусобную войну. А не он ли, кстати, и гостиницу поджег? Держите его!
Савеццо нырнул подбородком в плащ. Надвинув шляпу на самые глаза и высоко вздернув плечи, он с грохотом скатился вниз, прорвался сквозь толпу и зашагал прочь.
— О-го-го! — охали отброшенные им назад горожане и потирали ушибленные места.
Савеццо свернул на улицу Ратуши. Какая-то женщина сказала:
— Бедняга, ему тоже жить хочется. И бог весть, какая трудная дорога у него впереди.
— А вот и синьорина Италия! Скорее, синьорина, адвокат показывает там вашим ведро. Что же вы так задержались?
Италии пришлось заштопать себе платье. Весь остальной ее гардероб был вконец испорчен огнем и водой.
— Как? — воскликнули синьора Друзо и служанка Помпония. — Значит, вы уезжаете от нас беднее, чем приехали? Можно ли это допустить, синьора Аида?
— Дорогу синьорине Италии! — И толстяк Корви, схватив актрису за руку, потащил ее на колокольню. Он расталкивал людей животом, оттесняя их направо и налево к стенам башни, и не уставал на каждой ступени повторять: — Да ведь это синьорина Италия! Она чудом спаслась, благодаря дону Таддео. Сердечно рад видеть вас целой и невредимой… Дон Таддео наверху, в каморке, где ведро. Адвокат спрашивал о вас.
Уже издали был слышен его голос. Как только Италия появилась на пороге, он прервал свою речь.
— Войдите, синьорина! Ведро ждет вас. Оно триста лет ждало этой минуты. Поглядите на него, синьорина, поглядите хорошенько!
Италия посмотрела наверх, туда, где висело ведро. Оно рассохлось и теперь состояло из отдельных прогнивших дощечек; только железные обручи мешали ему распасться. Италия нерешительно оглянулась на других. Дон Таддео, сложив руки, стоял у окна и смотрел в пространство. Флора Гарлинда скривила рот в гримасу, кавальере Джордано играл карманным зеркальцем. Спрятавшись за других, Нелло Дженнари хохотал, как мальчишка, а Гадди пытался его утихомирить. Наконец Италия отважилась.
— Этим ведром нельзя черпать воду, — сказала она.
— Зато в нем можно почерпнуть истину, — отпарировал адвокат. — Это ведро, этот убогий, пришедший в негодность предмет
