Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
Он округлил руки пригласительным жестом, как бы обращаясь к тем, кто, не попав в битком набитое помещение, только издали вытягивал шею и старался что-нибудь увидеть.
— Ибо впервые оно досталось нам после великой и жаркой битвы; жителям Адорны пришлось тогда потерять столько крови, что ею можно было бы наполнить это ведро. Зато на сей раз побежденных не было. Все мы оказались победителями, ибо каждый из нас сумел победить себя и теперь исполнен решимости спорить с другими, только соревнуясь в общественно-полезных делах.
С сияющей улыбкой он выжидал, пока отгремят рукоплескания.
— Вы же, синьорина Италия, обнимите своего спасителя, как и все мы его обнимаем, ибо он не только вас выручил из беды.
— Но где же дон Таддео?
Толпа напрасно искала его в своих рядах. Наконец кто-то на лестнице крикнул:
— Он внизу, на площади!
А в это время дон Таддео, забравшись на вышку, отодвигал дверной засов. Выскользнув на площадку, он, дрожа от внутреннего протеста, всем телом навалился на дверь. «Подите прочь! За что вы меня мучаете, — или вам мало тех жертв, что я принес?»
Никто его не слышал. Подхваченный людской волной, адвокат был благополучно вынесен на площадь. Он то и дело спотыкался, но неизменно сохранял на устах блаженную улыбку и высоко держал над прибоем толпы вновь обретенный ключ.
— Пусть адвокат повесит его себе на шею! — потребовала толпа, и все принялись искать подходящий шнурок.
— Лента в твоих волосах как раз подойдет, — сказал жене доктор Капитани.
Залившись румянцем смущения, она сняла ленту и продела в головку ключа. Когда она завязала ее на шее у адвоката, он произнес:
— Мне остается лишь повторить то, что я говорил уже не однажды: «Что слава! Только из рук женщин приемлем мы истинную награду!»
Женщины захлопали в ладоши. Адвокат запечатлел на руке Йоле Капитани поцелуй. Воспользовавшись шумом вокруг, он шепнул ей:
— Твоя любовь была моей единственной опорой!
И он верил этому, хоть и знал, что когда все отвернулись от него минувшей ночью, его возлюбленная оказалась не менее малодушной, чем остальные. Он по-прежнему пожимал все протянутые к нему руки. Если же замечал, что рука колеблется, словно ее удерживает нечистая совесть, он сам брал ее в свои руки и сердечно тряс.
— А-а, Скарпетта! Заказы, сделанные в свое время ратушей, не сгорели этой ночью… Да что вы, Малагоди! Человеку свойственно заблуждаться, а в душе мы всегда стояли друг за друга… Говорят, Крепалини, вы боитесь за свой договор? Что вам пришло в голову? Напротив, я прошу вас, когда следующий раз к нам приедут актеры, уступить мне скромное местечко в вашей ложе, потому что отныне моя ложа будет вашей. — А столкнувшись с аптекарем: — И ты, друг Ромоло? Это слезы радости — поистине, мы их заслужили!
Они обнялись. Старый воин бормотал, повиснув на шее у друга:
— Пусть я попаду в ад, но одно я знаю: если я не удавился сегодня на заре, значит мне не суждено удавиться!
Адвокат еще крепче прижал его к груди; но только он полез за носовым платком, как новая пара рук обвила его шею, а потом другая, и еще, и еще. Дешевая пудра щекотала его ноздри, перья царапали лицо: визгливые голоса, мучнисто-белые вздернутые носики и пестрые платьица вихрем вертелись вокруг.
— Ты первый красавец в городе, адвокат, тебе удивительно к лицу этот ключ на голубой ленте… Как я рада, что вы выздоровели… Мы никогда не забудем своего милого директора… Таких задатков нам уже не видать…
Адвокат сопротивлялся как мог и всё высматривал, нет ли где поблизости Йоле Капитани.
— Ведите себя хорошо, детки, — бормотал он.
Хористочки все разом прыснули и упорхнули. Молодые люди в больших шляпах и пестрых галстуках перехватили их на лету.
— Все сюда! — кричал кто-то у кафе «За прогресс». — Отцы города угощают народ!
— И здесь за вас заплатят! — кричал булочник, стоя перед «Святым Агапитом». — И добавил: — Но только за один стаканчик, а ты уже свой выпил.
На площади становилось все оживленнее. Все лица казались светлее, голоса — громче. Мамаша Парадизи с дочками, синьора Камуцци и дамы Джоконди уже побывали дома и снова напудрились. Все говорили: «Никто не поверит, что мы не ложились этой ночью».
— Как приятно наблюдать повсюду единомыслие и щедрость! — изрек синьор Джоконди. — Даже синьор Сальватори повысил плату своим рабочим!
— Не повысил и не собираюсь повысить! — воскликнул синьор Сальватори. — Джоконди хочет подставить мне ножку, потому что его завод теперь мой.
Однако ничто ему не помогло: его обступили со всех сторон, откуда-то позвали рабочих, и все так хвалили и поздравляли старика, что он разомлел до слез и сверх всего поставил рабочим вина.
— А ведь вас уже двадцать лет называют не иначе как скупердяем! — нежно попеняла ему синьора Камуцци. — Со сколькими предрассудками нам, бедным невеждам, приходится теперь расставаться. Что до меня, то я считаю актрису во всем себе равной!
Она обняла Италию, ей горячо аплодировали. Служанки Фанья и Нана вели агитацию: у бедняжки актрисы сгорел весь ее гардероб. Не было отбоя от сострадательных душ. Синьора Ноноджи немедленно притащила зимний жакет, аптекарша Аквистапаче пожертвовала юбку: «Она принесет вам счастье, я чаще надевала ее в церковь, нежели в театр». Мамаша Парадизи и вовсе стала вытаскивать шпильки из своей исполинской шляпы. У бедняжки дрожали руки, но, хотя вокруг и поднялся протест — это, мол, наша гордость, — она все-таки настояла на своем; правда, Италия, весьма кстати зарыдав, упала к ней на грудь и этим укрепила синьору в ее добром намерении.
— Какие мы все хорошие! — восхищалась синьора Камуцци.
— Эй, друг Джовакконе! — воскликнул кум Акилле, с трудом протискиваясь на ту сторону. — Я видел, как болван Савеццо разбил у тебя бутылку ликера «Стрега». Как я понимаю, она у тебя единственная, а в таком заведении, как мое, всегда найдется лишняя. А потому жертвую тебе одну на бедность. Нам с тобой не пристало жадничать — город прокормит нас обоих.
— Все счастливы! — Разнежившись, синьор Джоконди ущипнул жену за щеку, вызвав на ее лице усталую улыбку. — И наши девочки тоже найдут себе мужей: кстати сказать, в той памятной беседе, которую я вел с доном Таддео, он обещал мне в этом посодействовать. Как видите, дочки, ваш папа ни на минуту о вас не забывает!
Он вытянул губы трубочкой, и младшая, Чезира, от восторга бросилась их лобызать. И даже взгляд старшей сестры, отставной невесты
