Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Я пойду в миссию, где меня знают и допустят к работе. У них есть дом для беспризорных детей.
Швейцариха могла только подтвердить, что из квартиры вывезли мебель. Жилицы сказали ей, что у них еще нет новой квартиры и что ребенок с матерью съехали будто бы еще раньше.
— Заявите в участок, фрейлейн. Это дело полиции.
Но и в полиции ничего не было известно. Начальник отделения зарегистрировал похищение ребенка. Однако не удержался и добавил:
— Кто нынче похищает детей!
Он учинил допрос:
— Это отец?.. Нет? При чем же здесь вы? Ах, так, понятно: дама вправе прибегнуть к чьей-то защите. Что ж, помогите ей, у нас вся эта процедура идет не так-то быстро. При ребенке был по крайней мере рожок с молоком или хоть сухарик? — справился начальник.
Между тем его подчиненный принес новые сведения и объявил:
— Насчет мебели улаживается, фрейлейн. Ее свезли к аукционисту. Вы предъявляете претензию? А ребенка никто не видел. На вилле, говорите вы? Ваши голландки не отметились у нас перед отъездом, но мы их можем разыскать. Где в окрестностях Берлина может быть эта вилла?
— Пошлите к адвокату Бойерлейну! — потребовала Мария и назвала адрес.
— Сразу же взять и послать жандарма! Придумали! К людям известным полиция подходит осторожно. Правда, господин, взявший вас под защиту, — моряк, но к такому лицу, как Бойерлейн, он тоже не вломится в квартиру и не заявит, что тот похищает детей.
Начальник отделения поглядел вслед удалявшейся паре, потом позвонил в полицию комиссару Киршу.
— Господин комиссар, девица из дома номер семьдесят четыре, которую вы велели взять под надзор, только что сделала заявку, что у нее похищен шестимесячный ребенок.
В ответ он услышал:
— Знаю. Вилла, где укрыт ребенок, находится в Целендорфе. Она принадлежит некоей Адели Фукс. Я уже сделал необходимые распоряжения. Установите наблюдение за домом, где проживает адвокат Бойерлейн! Впускайте каждого, не исключая и людей, которые принесут ребенка!
Первым появился у Бойерлейнов Минго. Мария осталась внизу. Она решила подняться только тогда, когда он кивнет ей из окна. Она боялась встречаться с Викки, пока ребенок в опасности.
Горничная Лисси любезным тоном объяснила красивому юноше в рабочей одежде, что никого нет дома. В эту минуту с парадного вошел Курт. Он узнал Минго и хотел уже быстренько шмыгнуть назад на площадку, но передумал и шумно захлопнул дверь.
— Вот и я! — проговорил он. — Что нового?
Он сделал несколько шагов навстречу Минго, а тот навстречу ему. Для Лисси это было захватывающее зрелище, от которого она не могла оторвать глаз, сердце ее билось в ожидании чего-то необычайного.
Ни Курт, ни гость не назвали друг друга по имени. Это, видимо, было излишне, как между старыми знакомыми. Они сразу приступили к делу.
— Я хочу знать, где ребенок, — потребовал один спокойно, но настойчиво.
Другой спросил:
— Чей ребенок?
Так как Минго не сразу нашелся ответом, Курт проговорил еще насмешливей:
— Не твой ли, голубчик?
У моряка покраснел лоб под корнями волос — нетронутая загаром полоса. Его противник понял опасность и сразу перешел на товарищеский тон:
— Друг мой, меня это тоже касается.
— Мария — моя девчонка, — заявил Минго.
— А ребенок у нее от меня, — напомнил Курт. — Так! Не делай страшных глаз! И кулак сунь обратно в карман. Лучше поладим миром.
— Мне нужен ребенок.
— Мне тоже. Но я не могу его найти. А то я пошел бы с ним к Марии. Понял? Потому что ребенок мой, — подчеркнул он.
Минго ясно видел, что тот говорит серьезно. Как это вдруг все перевернулось так чертовски быстро? Курта лихорадило от тоски по ребенку, и потому Минго перед ним робел. Потому что Минго только защищал мать, но не был непосредственно заинтересован. И он никогда не мог бы так отчаянно отдаться во власть мгновенья, в котором гибло бы сразу все. Хотел он или нет, но он всегда рассчитывал на десятки лет вперед, в разумном согласии чувств и обстоятельств. А Курт — нет. Курт хватает Минго за руку: тот и вовсе смешался от сознания, что мальчишка так его потряс и так подавил его — и лицо его слишком близко. Минго хочет от него уклониться. Слишком оно близко!
— Слушай, Минго! Будем искать вместе. Брось чудить, идем! Или нет! Я сперва поговорю еще раз с Викки. Это я должен проделать один. Подожди здесь!
Курт ушел. Лисси запела, чтобы привлечь к себе внимание, ей хотелось приободрить смущенного незнакомца.
— Я, откровенно говоря, ожидала от вас большего. Неужели вы не могли влепить мальчишке пощечину? А следовало бы. Он же прикидывается! Ведь ни слова правды.
Минго стоял в растерянности, не зная что начать. Не пора ли привести Марию? Во всяком случае, здесь не годится рубить сплеча, горничная ошибается. Минго перебирал старые, смутные воспоминания о Курте, и они сходились с настоящим положением вещей: курортника трогать нельзя.
В комнате за тремя стенами шел спор между братом и сестрой, но оба они не повышали голоса, чтоб их не услышали в передней.
— Ты сумасшедший, — воскликнула сестра. — Далась тебе Мария!
— Ты не понимаешь, потому что ты сама сумасшедшая. Тебе нужно постоянно возбуждать Бойерлейна, — с этого и пошло. А главное, ты тоже не можешь жить без разных затей, в которых рискуешь свернуть шею.
Разве не так? Поэтому мой сын должен где-то надрываться криком, оторванный от матери.
— Твой ребенок слишком хорош для нее. Пожалуйста не забывай, кто ты есть! Или ты остаешься моим братом, или ты — мой враг.
— Где мой сын?
— Я его тебе не отдам, пока ты не образумишься. Брат нашел только один ответ:
— Здесь Минго.
— Пускай Мария его забирает, а мне остается ребенок!
Курт скривил рот, но его сестра прекрасно знала и эти перекошенные губы, и дикие огоньки в глазах, и тусклую бледность щек — маску убийцы. Для нее это ничего не значило. Она твердо смотрела ему в лицо, тонкие брови ее сошлись. Смуглая кожа, маленькая злая головка, устремленное вперед, словно рвущееся из рамок своего нормального роста тело, тонкое, колышущееся, мускулистое и сильное; если б Курт на нее набросился, она, верно, с быстротою молнии закрутилась бы по полу и исчезла. Взгляд ее между тем приковал его к месту. Курт смутился настолько, что повел разговор в границах приличия.
— Итак, ты тешишься ребенком, Викки! С таким упорством можно драться разве что за любовника, когда им завладела другая.
— Ребенок мой. Я его родила. Кончено! Могу
