В раю - Пауль Хейзе
Художник не успел додуматься до конца этой фразы. Нить его соображений была внезапно прервана быстрыми шагами, раздавшимися позади его на лестнице. Обернувшись, Розенбуш узнал дядю Ирены, которого он раз уже видел на вилле Росселя. Барон, устремив глаза прямо перед собой в землю, как-то меланхолически, бессознательно ответил на поклон и прошел мимо остановившегося живописца, казалось, совершенно его не узнавая.
Розенбуш, качая головой, пошел за ним следом. «Эти аристократы имеют чертовски короткую память, — ворчал он. — Если госпожа Сент-Обен не лучше, то с Нанночкой было бы, разумеется, веселее. Впрочем, теперь уж поздно. Раз уж я залетел в эту высшую сферу, поневоле приходится идти с ними заодно».
И, живописно накинув плед на исторический свой бархатный сюртук, Розанчик вышел с веселым видом на улицу. Он сожалел лишь о том, что не мог тотчас же сообщить Анжелике о новой блистательной своей победе.
ГЛАВА IV
Праздника в раю ждали с нетерпением все, кроме Феликса, помышлявшего о нем с далеко не радостным чувством. Ему было не до маскарада, и если бы не боязнь огорчить приятелей, которые давали в честь его этот прощальный бал, — то Феликс, конечно, давно бы ускользнул из Мюнхена. Он сообщил своим друзьям, что уезжает на другой же день после бала. На замечания о том, что время года было крайне неблагоприятное для морских путешествий, Феликс возражал, что ему надо будет прежде всего еще привести в порядок дела на родине, продать имения, добыть некоторые необходимые документы и т. п.
Один только Янсен знал настоящую причину этой торопливости. Ежедневное сообщество старого друга, с которым у него восстановилось опять сердечное согласие, отчасти облегчало Феликсу тягость предстоявшей разлуки. У Янсена не хватило, впрочем, духу разъяснить барону все подробности несчастного своего супружества. Он сообщил лишь, что женат на недостойной женщине и, не имея явных доказательств ее виновности, тщетно употребляет все усилия для того, чтобы расторгнуть невыносимые более для него узы брака.
Друзья переговорили обо всем этом как-то раз ночью, за бутылкою вина, и в заключение утешили себя надеждою, что Янсену, может быть, также придется искать убежища за океаном. Феликс в шутку говорил, что Янсену, вероятно, суждено проповедовать евангелие истинного искусства краснокожим, что, пожалуй еще, заручившись покровительством какого-нибудь американского Креза, скульптору представится случай заявить себя каким-нибудь колоссальным произведением, которое сразу обратит на него внимание всего Нового Света. Затем они разрабатывали сообща мысль о том, чтобы основать в первобытных лесах общество художников, разумеется, не в таких скромных размерах, как, например, в Германии, причем при открытии общества каждому члену предполагалось принести в дар гипсовый слепок с группы Адама и Евы. Таким образом, они строили себе волшебные замки в облаках, омрачивших горизонт их будущего. Юлия, у которой старые друзья нередко проводили вечера, старалась поддерживать веселое их настроение, хотя ей самой было нелегко.
С приближением прощального вечера на душе у Феликса становилось все мрачнее и мрачнее. Из своих приятелей он виделся только со Шнецом и старался убедить поручика последовать его примеру и также стряхнуть с ног своих прах Старого Света. Стоит разве лежать здесь на боку и киснуть в бездействии, добровольно обрекая себя в лучшие годы на роль инвалида? В Америке найдется довольно работы для такого человека, как он: там опять расцветет для новой жизни его добрая жена; а что касается до материала для комических силуэтов, то в этом отношении на янки понадеяться можно. Шнец, по обыкновению, молча теребил себя за ухо, не отклоняя, впрочем, окончательно предложений Феликса. Поручик вообще сильно хлопотал о том, чтобы Феликс был по возможности в хорошем расположении духа, и в особенности трунил над нежеланием его явиться на маскарад, называя это нежелание напускною сентиментальностью, совершенно недостойною будущего американца.
— Если тебе не хочется позаботиться самому о маскарадном костюме, я, пожалуй, приму эти хлопоты на себя, — говорил Шнец.
Феликс отклонил это предложение. В числе достопримечательностей, собранных им во время странствований по свету, был полный костюм испанского «мало», вывезенный из Мексики. Бархатный кафтан, окаймленный серебряным галуном, панталоны по колено, пестрые шелковые чулки, красная сетка для волос и весь остальной наряд испанского щеголя были Феликсу как нельзя более к лицу, и если, при теперешнем своем настроении духа, он и не мечтал о завоеваниях, то все же ему было приятно показаться в кругу друзей-художников в настоящем характерном костюме.
Вечером, перед самым маскарадом, Феликс долго не решался надеть на себя костюм. Он уже окончательно уложился, расплатился с хозяйкою и, вообще, совсем приготовился к отъезду. Наконец, ему пришлось-таки преобразиться в испанца. Подойдя в блестящем своем наряде к зеркалу, чтобы надеть на курчавые волосы сетку, барон, несмотря на свое грустное настроение, не мог не разразиться громким смехом при мысли, что ему, прежде чем пуститься в неизвестную даль, придется еще раз протанцевать «фанданго». Хохот его разбудил верного, неразлучного с ним старого Гомо. Собака серьезно и как бы с неодобрением посмотрела на своего наружно и внутренне изменившегося хозяина, медленно встала с ковра, подошла к нему и положила свою голову ему на руку.
— Не правда ли, товарищ, — воскликнул юноша, лаская верного своего спутника, — мое веселье кажется и тебе странным. Пойдем! Ты увидишь еще не то. Я беру тебя с собою: ты будешь, наверное, единственный пес, пред которым откроются двери рая.
Он взял маленькую гитару из черного дерева, составлявшую, собственно говоря, принадлежность его костюма, и прикрепил ее красными ленточками к мохнатой спине собаки, потом позвал хозяйку, просил ее разбудить себя завтра вовремя, потому что ему придется уехать с первым поездом; велел привести себе карету и покатил по мягкому, разрыхленному оттепелью, снегу по направлению к английскому саду.
Феликсу приходилось проезжать мимо окон Ирены. Они были не освещены, и ему показалось как-то странно, что брошенный на эти окна прощальный взгляд не вызвал из глаз его слезы. Впрочем, тут не было, в сущности, ничего удивительного. На душе у него было, как у покойника. Страдает только тот, кто живет.
Собака смирно лежала у ног Феликса. Когда карета наезжала на камень, струны гитары звучали, а старый пес вторил им каким-то странным ворчанием.
Было ровно десять часов, когда карета остановилась перед заднею калиткою
