В раю - Пауль Хейзе
Феликс, смеясь, остановился перед стражем полюбоваться его нарядом.
— Этот костюм изготовил для меня господин Розенбуш, — сказал Фридолин, видимо польщенный вниманием барона. — Впрочем, — прибавил он, — вы костюмировались также недурно и хорошо сделали, что берете с собою Гомо. Отчего же такому животному и не посмотреть также на наш маскарад. Там, в зале, сегодня необыкновенно весело, — продолжал он, — каждому члену разрешено пригласить приятеля с дамою. Гостей набралось уже до шестидесяти человек. Однако в прихожей все-таки лучше. Питье остается здесь более свежим и холодным, а притом можно немножко вздремнуть, тем более что, по всем вероятиям, никто уже не приедет, кроме одной лишь дамы, которую ожидает еще Розенбуш.
Феликс привел стража в совершенно райское настроение духа, дав ему на прощание щедрую «на водку». Потом, чтобы избавиться от изъявлений благодарности, он быстрыми шагами направился в большой средний зал, где танцевали. Собственно рай был обращен в столовую.
Нужно было некоторое время, чтобы осмотреться, среди этого шума и хаоса прыгающих и танцующих, и выделить из толпы отдельные фигуры знакомых. На возвышенной эстраде красовался оркестр, состоявший из полудюжины чудовищных фигур, колоссальных зеленых лягушек, ящериц и летучей мыши, наигрывавших на двух-трех скрипках, трубе и контрабасе. В зале было жарко, а потому некоторые из чудищ сняли с себя маски, привесив их себе за спины. Раскрасневшиеся от жары, бородатые прозаические их лица представляли резкий контраст с фантастическими костюмами. Эти костюмы, немало украшавшие празднество, были также произведением баталиста, который, не имея надобности заботиться о собственном наряде, тем ревностнее подвизался на пользу общего дела. Искусно извиваясь между танцующими парами, он бросился навстречу Феликсу, вынул из капюшона табакерку и клетчатый носовой платок, проговорил несколько латинских приветствий и благословений и затем с подобающею важностью подал руку улыбающемуся своему приятелю, упрекнув его за поздний приход.
Феликс не успел пробормотать извинения, как долговязый англичанин, отплясывавший с белокурой немочкой, остановился, вывел даму свою из круга танцующих и подошел к Феликсу. Оказалось, что это был Эльфингер с Анжеликою. Новые приветствия, смех, взаимные разглядывания и восклицания. Возле карикатурной фигуры англичанина, которого Эльфингер представлял с неподражаемым комизмом, артистка казалась более обыкновенного авантажной, тем более что после танцев глаза ее разгорелись, а щеки покрылись румянцем. Розенбуш рассказывал, что Анжелика хотела сперва во что бы то ни стало одеться поселянкой из Дахау, то есть настоящим пугалом. «У нее есть, к несчастью, слабость стараться не быть кокеткой, между тем как, по мудрому соизволению Божьему, все женщины должны быть таковыми. Это кажущееся отречение от прирожденного греха, — говорил Розенбуш, — представляет собою самый страшный вид кокетства, за которое такие святые мужи, как я, должны угрожать грешницам адскими муками». В ответ на это Анжелика показала вид, будто она сильно раздражена высокомерными притязаниями духовенства, и объявила, что намерена выслушивать наставления только от духовных лиц ее исповедания. Затем, с многозначительною улыбкою поздоровавшись с Феликсом, художница взяла его под руку, чтобы проводить к Янсену и Юлии, которые, наивно сказала она, составляют до сих пор самую прелестную парочку на балу.
Феликсу и Анжелике пришлось прокладывать себе путь через весь зал. Вращавшиеся в вихре танцев пары постоянно заставляли их останавливаться. Это дало время барону осмотреться в обществе. Впрочем, он в состоянии был узнать лишь немногих. К нему подошел толстый смуглолицый араб, в белом бурнусе, поклонился, скрестив на груди руки, и после этого безмолвного приветствия удалился на другой конец залы. Феликс узнал в нем Росселя, по комфортабельной манере, с какою араб усаживался в кресла, и хотел было подойти к толстяку, но в это время внимание его обратил на себя молодой паликарь в полном вооружении. Он танцевал с прелестною дамою и носился с нею, как сумасшедший, по всем направлениям, ловко скользя между группами танцующих.
— Это Стефанопулос! — воскликнул Феликс. — Кто такая его дама?
Анжелика пожала только плечами, видимо не желая отвечать. Впрочем, и без этой дамы не было недостатка в красавицах, которые, хотя и принадлежали к самым различным слоям общества, держали себя все без исключения прилично и скромно. К Феликсу подошел молодой архитектор и пожелал ему доброго вечера. На нем был красивый фламандский наряд. Спутницу его нельзя было назвать красавицей, но у нее была чрезвычайно умная и выразительная физиономия. Она была в костюме средневековой мещанки в большом чепце и с высоким воротничком на шее. Пара эта весьма грациозно танцевала старинный национальный гросфатер.
Коле также танцевал, но только «соло», в чрезвычайно забавном костюме. Он был одет святым Дионисием, который держит под мышкой собственную свою голову. Коле добыл себе большой кочан капусты,[87] раскрасил его и нарядил в парик из конского волоса. Вокруг собственной его головы было искусно прилажено сияние, с которого ниспадал золотой флер, закрывавший лицо. Издали казалось, что блестящий золотой диск укреплен непосредственно на туловище. Эта неграциозная, но смешная фигура прыгала в такт музыке между танцующими парами, отпуская по временам импровизированные остроты, и приставала в особенности к капуцину, который со своей стороны обнаруживал к святому мужу глубокое уважение, постоянно подвивал его табачком и изъявлял желание поцеловать отрубленную голову.
— Где же Шнец? — спросил Феликс.
Анжелика, по-видимому, не расслышала вопроса. Она в это время подходила к окну, около которого сидело несколько гостей и в том числе Янсен со своею невестою.
— Не правда ли, что на нее можно было бы молиться? — сказала шепотом художница, подводя Феликса к Янсену и Юлии, которые приветствовали его радостными возгласами.
Действительно, нельзя было представить себе ничего восхитительнее этой молодой еще девушки. Юлия,
