В раю - Пауль Хейзе
С тех пор как Шнец выдал Росселю секрет ее происхождения, толстяк Россель теснее сблизился с дедушкою Ценз и предложил ему даже нанять квартиру в его доме.
Старик, переехавший между тем в другую, более обширную, квартиру, чтобы быть в готовности поместить у себя девушку, как только она к нему явится, отклонил это предложение, но охотно проводил досужие часы с молодым, умным своим приятелем. Не имея оба никаких занятий, они могли проводить целые часы в разговорах о том, что составляет главную задачу в искусстве, что может и что не может служить сюжетом для живописи, и только когда не в обыденное время раздавался звонок колокольчика, оба вздрагивали и напряженно прислушивались, не возвращается ли пропавшая без вести беглянка под кров своих старинных друзей.
Только Коле и Шнец сохраняли прежнее расположение духа. Невозмутимый поручик оставался таким, каким был прежде, и не поддавался влиянию как дурных, так и хороших впечатлений. Коле витал, подобно «блаженным духам» своего Гельдерлина, «в небесных сферах», отдаваясь своим друзьям полностью на несколько часов.
Шнец, когда он не состоял на службе у своей маленькой повелительницы, проводил эти враждебные человечеству ноябрьские дни у себя на чердаке, вырезывая из черной бумаги самые злостные сатиры, курил, читал, по указанию Росселя, Рабле и, случалось, по целым дням не говорил ни слова ни с кем, кроме своей бледной, маленькой жены.
Коле жил в плохенькой, нетопленной комнате, которую он нанимал за несколько гульденов у какой-то старухи прачки. Здесь он трудился над новыми эскизами, которые набрасывал окоченелыми, дрожащими от холода пальцами, но с пламенем вдохновения в душе — на обороте экрана, так как бумаги купить ему было не на что.
При таких обстоятельствах неудивительно, что оба вечера, состоявшиеся еще в раю в течение этого года, были далеко не так оживлены, как прежде. Старик Шёпф не являлся туда вовсе, Россель сидел, не говоря ни слова, Янсен приходил только после полуночи и бросал по сторонам неприветливые взгляды, осушая стакан за стаканом, что, впрочем, не придавало его беседе душевной теплоты. Расположение духа Эльфингера, любовь которого становилась со дня на день безнадежнее, было не лучше, а то, что преподносил обществу Розенбуш по части остроумия, походило, по словам Росселя, на что-то вроде испорченного варенья.
Более молодые, не выдававшиеся из среды, члены общества ощущали нравственное давление, тяготевшее над всем кружком, но были или слишком скромны, или недостаточно талантливы для того, чтобы оживить рай. Вечера проходили без прежнего вакхического веселья и шумных удовольствий, в таких же обыденных беседах, какие ведутся во всех кофейнях и погребках, где собираются артисты.
Тяжелое, неестественное настроение, царившее в раю, наводило на мысль, что он, как и вообще всякое человеческое общество, достигнув апогея своего развития, начинает клониться к упадку. Невольно представлялась мысль, что в таком случае было бы гораздо лучше его закрыть тотчас же, чем предоставить медленному, неминуемому разложению и разрушению.
Не появлялся в собраниях только один Ангелос Стефанопулос, хотя он был в городе и находился, по-видимому, в наилучшем настроении духа. Его встречали вместе с русскою графинею в карете и пешком. Графиня, после нескольких месяцев отсутствия, опять заняла квартиру в том же отеле, где, в ожидании успокоительных известий из Италии, жила и Ирена с дядею. Ирена старалась держаться как можно дальше от происходивших у графини ночных музыкальных оргий и хотя, из приличия, сделала ей визит, но на этом и прекратилось их знакомство. Дядя Ирены тем охотнее подчинился в этом отношении требованиям своей молодой гувернантки, что он чувствовал отвращение ко всякой музыке, кроме бальной и военной.
Строгая племянница взяла с дяди слово ни с кем не говорить о прежних ее отношениях к Феликсу. Это было вовсе не по сердцу почтенному дядюшке, и при первой же встрече со Шнецом он посвятил своего старого друга и сотоварища во все подробности этой печальной истории, прося его употребить все усилия, чтобы заставить Феликса нарушить обет молчания, которое он наложил на свои уста. Одного визита, под предлогом изъявления благодарности за участие во время болезни, при интересной бледности выздоравливающего, было бы достаточно, чтобы помирить молодую чету и рассеять все недоразумения между ними. «Скорее мир повернется вверх дном, чем не сбудется то, что я говорю», — утверждал дядя.
Шнец, хладнокровно выслушав соображения барона, стал теребить свои усы, что он обыкновенно делал, когда был чем-нибудь недоволен, и сказал, что поручение это не по вкусу. Он слишком высоко ценит и любит Феликса, для того чтобы помочь ему сойтись с девушкой, которая не умеет любить его таковым, как он есть. Он даже не знает, будет ли это Феликсу приятно. Ему теперь очень хорошо в уединенной вилле; он ежедневно отправляется с Гомо в лес с ружьем в руке. Положим, что он приносит мало дичи, но все же такое препровождение времени свойственно мужчине не в пример более, чем ухаживанье за какой бы то ни было неприступной принцессой. К тому же Феликс имеет намерение устроить вскоре после Рождества свои дела и собирается весною сесть на корабль, так как думает, что американский воздух будет для него гораздо полезнее отечественного.
Это известие привело дядю в окончательное смущение. Он представил своему другу, в самых черных красках, будущность, ожидающую его в случае осуществления намерения Феликса, нарисовал мрачную перспективу пожизненной опеки над несговорчивою старою девою, которая, становясь с каждым днем все более ворчливою и неподатливою, выместит на нем все невзгоды, порожденные неблагоразумною ее гордостью. Он просил и молил так настойчиво, что Шнец наконец смиловался и обещал воспользоваться первым удобным случаем, чтобы выведать истинные намерения Феликса.
Так как между бывшими товарищами дело пошло уже, что называется, на откровенность, то Шнец чуть было не поддался искушению высказать веселому холостяку кое-что об обязанностях, которые пришлось бы ему принять на себя, после того как он, отделавшись от опеки над племянницей, получит горячо желаемые им свободу и независимость. Но какой-то таинственный голос посоветовал ему подождать до более благоприятной минуты. К тому же, так как Ценз бесследно исчезла с лица земли, то не было и цели вызывать в старом холостяке чувство отеческой любви, предмет которой, может быть, уже более не существовал.
ГЛАВА VIII
Декабрь близился к концу. В прошлом году рождественская елка была устроена в раю. Теперь же общее мнение высказалось в пользу семейного праздника в тесном домашнем кругу. В течение года члены общества сблизились друг с другом.
Анжелика была не единственная
