В раю - Пауль Хейзе
Он быстро подошел к большому шкафу, отомкнул ящик и вынул несколько изящных, надушенных писем, потом лег на диван и стал неподвижно глядеть в потолок.
В это время Юлия перечитывала письма. Они были написаны мелким, ровным и разборчивым почерком и таким слогом, который можно было признать за образец дипломатического искусства. В них на первый взгляд не замечалось никакой вычурности в выражениях, никаких эффектных жалоб и сетований. Совершенно безыскусственно и просто в них выражалась решимость писавшей покориться своей несчастной судьбе, так как она чувствовала себя слишком слабою и имела сердце недостаточно закаленное для того, чтобы вступить в борьбу, где противником ее был муж, которому она отдала все в жизни. На это она могла, впрочем, решиться, пока дело шло только о личном ее счастье, жертвовать которым она считала себя вправе. Но жертвовать ребенком — было сверх ее сил. Может наступить день, когда в этом ребенке пробудится потребность в материнской любви. Она не хочет, чтоб кто-нибудь был вправе сказать: у матери твоей не было сердца; она отдала тебя в чужие руки. Эти места, повторявшиеся в каждом письме, отличались особенно тщательною отделкою. В них было что-то театральное, что-то вроде заключительной эффектной выходки, которая вставляется обыкновенно в конец пьесы. Последнее, написанное лишь недавно, письмо оканчивалось следующими словами: «Я знаю все, что тебе хотелось бы так тщательно от меня скрыть. Тебя побуждает добиваться полного развода вовсе не желание прервать раз навсегда всякую связь с прошедшим и возвратить также и мне свободу, — вовсе не в этом причина твоей торопливости. Если бы допустить, что у меня такой именно характер, какой ты мне приписываешь, то я могла бы, нисколько не насилуя себя, жить так, как будто я не имею по отношению к тебе никаких обязанностей, тем более что на сцене я не ношу твоей фамилии. Нет, я знаю, почему всякое промедление в этом деле для тебя так невыносимо. Ты попался в опасные сети. Если бы моя прежняя любовь к тебе не говорила во мне сильнее оскорбленного самолюбия, то я бы ничего так пламенно не желала и ничему бы всеми силами так не содействовала, как твоей женитьбе. Она оправдала бы меня в твоих глазах, благодаря ей, в тебе пробудилось бы наконец сознание, что ты прогулял свое счастье, что ты оттолкнул единственную, верную подругу, чтобы вскормить на груди своей змею. Но мною руководят не личные интересы, а бескорыстные побуждения. Сознаюсь откровенно, я действую, впрочем, отчасти и в собственных моих интересах. Надежда дожить до той минуты, когда ты снова ко мне вернешься, слишком заманчива, чтобы не сделать для этого всего, что в моих силах. Отдать наше дитя этой чужой для него особе, которая, говорят, так же умна, как и хороша — так же хороша, как и бесчувственна!.. Этого тысячу раз благословенного ангела, являющегося мне во всех сновидениях, — отдать этой змее».
Юлия как-то невольно прочла вслух эти последние строки. Овладевшие ею чувства негодования и отвращения были так сильны, что она не могла докончить письма: оно выпало у нее из рук.
— Милый мой, — сказала она, — ты совершенно прав… Соглашаюсь с тобою; тут ничего не поделаешь! С такой фальшивой натурой добром ничего не добьешься, а силою мы ничего делать не можем. Что же? Неужто нам следует сдаться, сложить оружие и оставить вечную надежду? Нет! Я чувствую только, что мне не остается никакого выбора: я должна или победить, или умереть в борьбе с этою женщиною.
Янсен вскочил и схватил ее за руку.
— Юлия, — воскликнул он, — ты возвращаешь мне жизнь. Не правда ли? Мы не дадим ей торжествовать… Нет, лучше бежать отсюда на край света, туда, где рука ее нас не достанет, лучше, прижав тебя к своему сердцу и с ребенком на руках, убежать к янки и краснокожим…
Юлия отрицательно покачала головою.
— Нет, нет, нет, — воскликнула она. — К чему добровольное изгнание? Хорошо, что мне уже стукнул тридцать первый год. Иначе этот юный мечтатель увлек бы меня, в конце концов, за собою и мы совершили бы величайшую глупость, которая не преминула бы сделать обоих нас несчастными. Нет, милый мой ваятель, место твое не по ту сторону океана. Ты не поддался пошлому современному движению Старого Света, но еще неизвестно, в какое положение стал бы ты в отношении течения, господствующего в Новом Свете? А если бы пришлось покинуть искусство и жить только для жены и ребенка? О, как скоро стала бы для тебя тяжким бременем жена, для которой пришлось бы принести такую жертву! Если бы наконец ты сам и удовлетворился такою жизнью, неужели думаешь, что она удовлетворила бы меня? Правда, я созналась тебе, что люблю этого человека, этого вспыльчивого, злого, доброго, несравненного Ганса Янсена; но я хочу увидеть его великим, всеми уважаемым, гордым и счастливым, по крайней мере, насколько
