В раю - Пауль Хейзе
Нет, дорогой мой! Шнец вымолвил поистине правдивое слово: я явился на свет не тогда, когда следовало; я годился бы в Средние века, когда среди возникавшей цивилизации прорывались проблески старинной дикости и независимости и когда можно было, будучи вооруженным с головы до ног, быть в то же время хорошим гражданином. Но так как этот анахронизм исправить более нельзя, я сделаю, по крайней мере, все возможное, чтобы отыскать такое местечко на земном шаре, где самобытность не ставилась бы в вину и где человек с оригинальным взглядом и самостоятельными стремлениями не затирался бы в массе пошлых и обыденных людей.
Я видел Новый Свет настолько, чтобы быть уверенным, что там я буду более на своем месте, чем здесь. Я не ценю эту обетованную землю выше, чем она заслуживает; позитивные, гуманные и душевные дары и наслаждения, которые она дает, конечно, скудны. Но там благодатное изобилие таких данных, из которых можно созидать, таких условий, в которых возможна самобытная деятельность.
Поэтому я раскинул умом и снова переправляюсь по ту сторону большой воды, чтобы там основаться. Как ни благодетельна и ни целебна эта решимость — но разлука все-таки дело нелегкое. Поэтому я буду готовиться к ней в глубоком уединении, упражняя себя в то же время в лишениях и укрепляя свое тело настолько, насколько это необходимо в тех странах.
Я рассчитываю в течение нескольких месяцев справиться со всеми этими задачами. Потом, прежде чем стряхнуть со своих ног пыль Старого Света, я еще раз приду к тебе, старый дружище. Не все обстояло между нами так, как бы следовало, хотя, разумеется, никто не виноват в том, что жизнь не оставила нас такими, какими были и мы назад тому десять лет, и наделила каждого из нас посторонними привязанностями. Многим из того, что каждый для себя вынес из жизни, не было возможности поделиться даже с ближайшим другом, не испытавшим того же самого. Даже последнее время принесло с собою для нас много нового; каждый должен хранить это новое для себя: тебе на долю выпало чудное счастье, мне — разные невзгоды и горькие испытания. Пути наши шли врознь. Теперь, когда я расстаюсь со Старым Светом, дозволь мне в большей мере, чем прежде, принять участие в твоем блаженстве и насладиться вполне нашею старинною дружбою. Озари меня ею напоследок, как лучом животворного солнца. Мне предстоит так много дней быть во мраке.
Поклонись от меня твоей подруге. Я обменялся с нею только немногими словами; но, поручая тебя ей, остаюсь совершенно спокоен: ты можешь поэтому себе представить, какого я о ней высокого мнения.
Я уже третий день царапаю это письмо. На половине каждой страницы рана начинает меня тревожить. Держать шпагу и взводить ружейный курок не такой тяжелый труд, как водить пером по бумаге. Старику Берлихингену навряд ли приходилось труднее.
Кланяйся друзьям; я очень буду рад их вновь увидать и в последний раз отпраздновать с вами по-немецки рождественский праздник.
Итак, до свиданья, старина.
Hic et ubique.[63]
Твой Феликс».
ГЛАВА VI
Когда это письмо пришло по назначению, Янсен работал в мастерской над бюстом своего ребенка. Юлия была там же и пристально на него смотрела. Франциска сидела на корточках на высоком стуле и делала много забавных и умных вопросов. Невзирая на серое небо, в просторном помещении было как-то уютнее, чем прежде, когда в настежь раскрытые окна вторгался летний воздух. В единственную растворенную форточку влетал и вылетал по временам страусник, на окне красовался большой куст осенних цветов; в камине пылал огонек. В прелестном лице и умных глазах Юлии сияла та душевная теплота, которой здесь прежде недоставало. Но Янсен был пасмурен по-прежнему и молча продолжал работать, предоставляя своей подруге отвечать на вопросы ребенка.
В течение нескольких недель Юлия уже замечала в Янсене пасмурное настроение духа и, с целью развлечь своего друга, просила его приняться за бюст ребенка. До сих пор Юлия никогда не входила в мастерскую Янсена без Анжелики. Теперь она ежедневно приводила туда страстно привязавшуюся к ней Франциску, оставалась в мастерской все утро и потом брала девочку обедать к себе. Это составляло для Юлии истинный праздник. Образ действий Юлии доставлял Янсену большое удовольствие, но расположение его духа не изменялось к лучшему. Наконец, она решилась напрямки спросить, что его тяготит, и настойчиво требовала категорического ответа, говоря, что это ее неотъемлемое право, так как она может думать, что причину такого настроения духа составляет она сама. Янсен старался успокоить ее страстными уверениями в любви, так что ей пришлось сдерживать его порывы. Но причина дурного настроения духа Янсена осталась все-таки неразъясненною.
— Со мною надо иметь терпение, — говорил он Юлии. — Со временем я непременно исправлюсь, а теперь я слишком люблю тебя для того, чтобы портить твою жизнь рассказами о всех житейских неприятностях и тревогах, которые мне самому приходится испытывать. Если бы ты была в состоянии мне помочь, я бы тебя не пожалел и не стыдился бы просить твоей помощи.
Получив письмо Феликса, Янсен молча передал его своей возлюбленной и, пока она читала, отошел к окошку. Несколько мгновений в обширной комнате царствовала полнейшая тишина, Франциска сошла с высокого стула и занялась одеванием и раздеванием куклы, подаренной ей Юлиею. Слышен был только треск огня в камине и щебетанье птички на полке, где стояли гипсовые изображения.
Прочитав письмо, Юлия не тотчас прервала молчание. Только через несколько мгновений отослала она ребенка наверх, к тетушке Анжелике. Потом, подойдя к Янсену, стоявшему у окошка, она положила руку на его плечо и сказала:
— Ну, а если я отгадаю ваше тайное горе — сознаетесь мне тогда вы, дорогой друг?
Так как обручение их не было гласно, то они условились говорить друг другу «вы», чтобы слово «ты» не могло сорваться у них нечаянно при чужих и выдать таким образом секрет.
Он обернулся к ней и крепко сжал ее в своих объятиях.
— Юлия, — сказал он, — к чему это послужит: тут ты ничего не поделаешь. Когда я прижимаю тебя к моему сердцу,
