В раю - Пауль Хейзе
— Ах ты несчастный! — воскликнул он. — Ну, нечего делать: захотелось отведать — отведывай.
С этими словами он так толкнул своего противника, что тот едва не выпустил его из рук. Но вслед за тем он почувствовал себя снова обхваченным мощными руками, которые приперли его к самому краю мостков, возле которых торчали из воды сваи в рост человека и где глубина была столь значительна, что могли свободно приставать даже пароходы.
— Ты или я! — говорил глухим, задыхающимся голосом обезумевший от ярости лодочник. — Ты или я! Не хочет она меня, не быть ей твоею, проклятая ты столичная харя!
И он боролся с возрастающим бешенством, чтобы сбросить с мостков своего врага. Но Феликс был настороже. Быстрым толчком поворотил он своего противника к воде. На мгновение борьба прекратилась. Но вслед за тем Феликс почувствовал сильный удар: остро выточенный нож вонзился ему в бок между грудью и плечом, так, что у него отнялась левая рука.
Он тотчас же заметил, что получил тяжелую рану, и пришел в ярость.
— Душегубец, — воскликнул он, — ты мне за это заплатишь!
С этими словами он напряг все свои силы, повалил противника на землю и так сильно стиснул ему горло, что он едва стонал. Он, конечно, задушил бы его, но мгновенно отрезвившийся противник, собравшись с духом, вонзил ему в кисть правой руки гибкий испанский клинок. Когда окровавленная рука барона освободила горло лодочника, тот соскользнул с мостков в воду и исчез в глубине.
Глухой плеск воды, вследствие этого падения, привел победителя в себя. Но ему было решительно все равно, утонет ли его противник или же всплывет и достигнет берега. Всем существом его овладело одно только чувство отвращения к этой кровавой борьбе из-за такого пошлого повода. Он испытывал такое же чувство, как будто сбросил с мостков в озеро бешеную собаку. Дрожь пробежала по его членам, когда он почувствовал, что стоит один на высоких мостках. Он попробовал рассмеяться, но ужаснулся звуков собственного голоса. Столь чуждым показался он ему. А между тем в течение всего этого времени продолжали раздаваться звуки кларнета и гудел контрабас. Что за мир, в котором бывают такие контрасты в таком близком друг от друга соседстве! Он выпрямился во весь рост, опираясь на перила, по которым безостановочно текла кровь из раненой руки, и только тогда ощутил жгучую боль в плече. Но он еще держался на ногах. «Прочь, прочь отсюда», — вот все, что он мог произнести. Решение, которое он принял до встречи с лодочником, снова воскресло в его уме: отправиться в Штарнберг, оттуда назад в город, а из города на край света — куда-нибудь подальше, не оглядываясь назад, что бы позади там ни оставалось. Он быстро пошел от мостков по направлению к дороге. Но не успел он еще выйти из пределов жилых построек, как лишился чувств; колени его подкосились, и он растянулся в беспамятстве во весь рост на сырой земле.
Вскоре после того вышел из дому Шнец и за ним Коле с большим зонтиком. Старая графиня попросила его взглянуть, можно ли было безопасно пуститься в обратный путь. Им очень хотелось выбраться как можно скорее из удушливой атмосферы свадебной суеты, тогда как другие, зараженные лихорадочною страстью к танцам, по-видимому, не замечали, как быстро летело время.
Шнец бросил быстрый взгляд на небо и сказал с уверенностью старого солдата, рекогносцирующего неприятельскую страну:
— Все обстоит благополучно. Можно протрубить поход. Надо только осмотреть лодки. Но куда девался барон? Его не разыщешь! Заметили ли вы, Коле, во время всего путешествия он имел такое же расположение духа, как кошка во время грозы, хоть и старался казаться спокойным. Nom d’un nom![57] Я бы желал…
Слова замерли у него на устах. Он увидел внезапно того, о котором говорил, распростертым без чувств на сырой земле. В испуге наклонился он к нему и назвал по имени. Когда же не последовало никакого ответа, а лужа крови объяснила происшедшее, он пришел в себя и хладнокровно обдумал положение дел.
— В этом гнезде не отыщешь докторской помощи, — сказал он. — Мы должны отвезти его на виллу Росселя и позвать доктора из Штарнберга, который, к счастью, знает довольно хорошо свое дело. Что вы так дрожите, Коле? Особенной опасности, по-видимому, нет. Мне приходилось видеть в Африке, как сходили счастливо с рук еще и не такие вещи. Придите в себя. Крепитесь и, главное, не шумите. Ни одна душа не должна знать о случившемся, пока мы не разместимся в лодке. Нужно завербовать лодку Росселя для нас троих, чтобы он мог растянуться на полу; как возвратятся домой другие — это нужно предоставить им самим. Молодые люди сумеют как-нибудь устроиться.
Он вырвал из бумажника листок и написал на нем несколько слов.
— Отдайте вот это кельнерше, рыженькой Ценз. Она особа решительная, которая не теряет тотчас же головы. Только тогда, когда мы будем готовы к отъезду, должна она передать эту записку молодой баронессе; это единственная особа из всего общества, в отношении которой у меня есть какие-нибудь обязательства. Поспешите, Коле, поторопитесь. Я займусь покуда устройством постели для раненого.
Через пять минут Коле вернулся, и Ценз поспешила следом за ним. Она не вымолвила ни словечка, так как Коле предписал ей строжайшее молчание, но в лице у нее не было ни кровинки; увидев раненого, она упала перед ним на колени и громко застонала.
— Тише, — скомандовал поручик. — Теперь не время для рыданий. Нет ли у тебя, красавица, куска полотна? Мы должны сделать кое-какую перевязку.
Она сорвала с себя передник и платок с шеи, продолжая стоять на коленях. Только после того как Шнец перевязал наскоро плечо и руку и отнес при содействии Коле бесчувственного барона в лодку, она встала с места и пошла вместе с мужчинами к берегу.
— Я также еду, — сказала она тихо, но решительно. — Я должна ехать. Записку передала я другой кельнерше, которая доставит ее по назначению. Именем Спасителя умоляю вас позволить мне ехать с ним вместе! Кто станет ходить за ним!
— Глупости! — ворчал Шнец. — Дорогою особенного ухода не нужно, а там, на месте, в помощи и уходе недостатка не будет. Что взбрело тебе на ум, красавица? Ведь не можешь же ты ни с того ни с сего бросить здесь место?
