Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Увидев это, важный начальник канцелярии побледнел, склонил голову, но, сохранив новость об этом при себе, молча пошёл вниз.
Вечером уже дали знать полиции, что рыбак на берегу реки около полудня нашёл брошенную мужскую одежду, владелец которой, вероятно, утонул или утопился.
Это место на излучине, называемое Великий Вир, было одним из наиболее опасных, в нём никто никогда не купался.
Одежду сразу принесли в дом Леонарда и Яцек узнал сюртук от Шабу из Варшавы, жилет, сделанный самым первым портным в городе, словом, одежда, в которой как раз вчера адвокат принимал гостей.
По этой причине пересматривая многочисленный гардероб, Яцек не досчитался ещё одного костюма; это его сильно удивило. Но зачем ему говорить о том, если он где-то в углу затерялся. Для общественности после этого неопровержимого доказательства уже не было сомнений, что Шкалмерский мёртв. Однако двояко объясняли его трагическую смерть: как несчастный случай, последствие неосторожного купания; или как совершённое в припадке безумия, болезни, самоубийство.
Вещи адвоката по закону немедленно взяли под охрану, жилище и бюро опечатали и охраняли, пока не сделают опись.
В местечке с незапамятных времён не помнили такого возмущения умов. Люди кучками собирались на улицах, пивных, садах и рассказывали разные истории о Шкалмерском. Никогда их столько не было, как теперь. Естественно, каждый думал и объяснял в силу своего отношения к адвокату – одни его осуждали, пылко защищали другие, допуская даже какое-нибудь преступление, предательство.
Пан Себастьян, который одним из первых обо всём узнал, под вечер на улице встретился со старым Траминским. Ничего не говоря, он только протянул ему руку и начал кивать головой. Старый канцелярист пожал плечами и сплюнул.
– Кто бы ожидал, кто бы мог подумать, что этот человек так окончит?
– Как окончит? – спросил Траминский.
– Ну, самоубийством.
Старик снова пожал плечами.
– А вы говорите, что его знали, – воскликнул он. – Правда, он достаточно людей обвёл вокруг пальца, обманул и меня, всё-таки ненадолго. В конце концов я его уже хорошо знал и скажу вам: такие люди кончают насильственной смертью; но будьте уверены, не от собственной руки, нет. Для этого тоже нужен некоторый глупый героизм, а это был подлый трутень.
– Но ведь есть доказательства!
Траминский улыбнулся – ударил пальцами по губам и замолчал.
– Ого! Ты что-то знаешь! – воскликнул мясник.
Канцелярист молчал.
– Говори, говори!
– Нет, сегодня ещё ничего сказать не могу, потому что не привык вмешиваться в дела этого рода. Но масло выйдет на верх.
И ушёл.
Поскольку кредиторы сразу на следующие дни начали давать знать о себе, а долги адвоката, уже записанные, превзошли слишком значительную сумму, потому что достигали более полумиллиона злотых, должны были незамедлительно приступить к формальной описи имущества.
Жлобек под присягой признался в том, чему, впрочем, были свидетели, что под вечер 23 июня сдал адвокату на руки всю кассу и депозит. Активное состояние наличными достигало до ста тысяч – но в полках neque locus ubi Troia fuit — ничего не было. Перерыв все тайники, нашли четыре старые десятки, две потёртые трёшки и рваный рейнская рваная бумажка.
Это наталкивало на мысль, что человек, который идёт купаться или топиться, не забирает с собой на дно сто тысяч злотых для щук. На берегу также не нашли ни часов, ни бумажника, ни никоторых предметов одежды, неудобных для купающегося, а для тонущего ненужных. Несмотря на самые старательные поиски, тела найти было невозможно, следа живого беглеца также.
Покойного адвоката начали подозревать в ловко разыгранной старой комедии в день своего покровителя, но тщательные расспросы, преследования, расследования не позволили предположить, каким образом он проделал эту штуку.
Можно было сказать, что действительно канул в воду. Обиженные громко кричали, меньше всех, может, пан Себастьян, потому что был заранее приготовлен к утрате и старался скрыть её от жены, которая ему бы её не простила.
Долгов действительно было огромное количество, их значительно умножали счета из магазинов, кабаков, кондитерских, ресторанов, потому что адвокат кредита на них не жалел, не много заботясь об оплате. Почти каждый день на табеле появлялись новые задолженности, некоторые совсем неожиданные, потому что Шкалмерский брал со всех сторон, у богатых и у бедных, в депозите, на проценты, поручительские суммы и т. п., а всё это, как в пропасти, тонуло в беспорядке дома и безумии жизни. Что касается движимого имущества, сливки с этого он забрал с собой; остатки оказалось слишком щуплыми – их составляли не полностью оплаченная мебель, превосходный гардероб, за который также следовало заплатить; буфет больше показной, чем дорогой, и немного блестящих безделушек.
Загадка объяснялась банкротством, умело замаскированным и давно грозящим, против которого адвокат ставил цинизм и неслыханную наглость. Никто не предполагал, чтобы человек, живший так пански, не имел в кармане собственных денег; приобретал доверие, злоупотребляя им. Наконец, увидев, что можно было выхватить, Золотой Ясенько посчитал правильным скрыться от назойливых, унося маленький запас на непредвиденные нужды. Убежал же так ловко, что, несмотря на объявление о розыске и непримиримость кредиторов, которые его мстительно преследовали, следов побега было нельзя обнаружить.
Только узнали, что у него давно был в кармане заграничный паспорт. Было всеобщее возмущение – но, как всё на свете время смягчает, также и оно постепенно начало остывать.
Поклонники, самые сердечные приятеля Шкалмерского, те, с которыми он жил, пил и играл, не смели громко поддерживать его сторону, молчали, качая головой, пожимая плечами, потихоньку шепча, что, может, когда-нибудь он вернётся и сумеет очиститься. Другие старались убедить себя, что они всегда его немного подозревали, что предчувствовали, что он плохо кончит, что видели в нём что-то опасное, фальшивое. Этих пророков a posteriori со временем находилось всё больше и больше, даже среди самых близких домашних.
Президент, когда ему донесли о катастрофе, воздел руки к небу.
– Господь Бог меня защитил, – воскликнул он, – что всё не отдал этому шарлатану, но у меня был какой-то страх, он пугал меня, я чувствовал в нём обманщика.
Баронша вздохнула.
– Боже мой! Такая обманчивая физиономия! Я считала его честнейшим из людей. Но признаюсь, что мне его жаль, для своего положения – Li etait tres distingue.
Кто сосчитает эти столь разнообразные некрологи, в конце концов, как надгробным камнем, приваленные общим презрением?
Спустя целых полгода
