Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Мои читатели не с сегодняшнего дня знают о том, что у меня слабость к эпилогам, но она вообще-то не мой грех, потому что происходит от желания угодить общим требованиям. Хотя на Божьем свете ничто не кончается, а жизнь звеньев тянется бесконечной цепью, всё-таки каждый, закрывая книгу, желал бы узнать окончательную судьбу героя.
В этот раз для завершения правдивой истории о Золотом Ясеньке (потому что mutatis mutandis она, увы, очень правдива) с огромнейшим отвращением мы вынуждены прибегнуть к избитой, шаблонной форме, непростительной для писателей, – но необходимой. Что сделаешь против правды? Мы должны подать её такой, какова она есть.
Известно, что в 1867 году с великой торжественностью в Париже состоялась большая международная выставка; она привлекла на берег Сены много любопытных и жадных до науки людей. В вагоны на железной дороге втиснуться было невозможно, а буфеты на станциях брали штурмом.
Даже те люди свободного духа, которые никогда не чувствовали в себе призвания к путешествию, заглядывали в сэкономленные деньги и задумывались, хватит ли им на путешествие в Париж по сниженной цене.
Именно в таком положении был богатый владелец магазина роскошной мебели пан Вильгельм Шкалмерский, известный нам под именем Вилмуса, сегодня степенный человек, женатый на панне Текле Волкевичёвне, и один из лучших в своей пофессии ремесленников. Хотя он сам себе был обязан образованием, довёл его работой до того, что мог без фанфаронства называться виртуозом. Он понимал, что осмотром примеров, знаниями, какие дают изучение наиболее стоящих мировых изобретений, можно было очень воспользоваться. Его весьма беспокоила мысль, как бы попасть в Париж.
У жены Вильгельма, которая в том же доме держала магазин одежды и белья, была та же мысль, хоть она долго скрывала её. И, наверное, оба отказались бы от неё, если бы достойный старый Траминский, который иногда читал газеты, не пришёл им однажды вечером рассказать, что – как он выразился – туда и обратно можно попасть по дешёвке, увидеть выставку и ещё часть мира по дороге.
Когда он начал считать, сколько может выйти на двоих человек, с проживанием, со скромными тратами и даже с мелкими делами, оказалось, что супруги, складывая свои сбережения, могли отлично себе позволить это путешествие.
Какую это им доставило радость, поймёт только тот, кто в своей жизни не много мог удовлетворить своих прихотей.
Неизношенные люди – старые дети; они сохраняют ту свежесть впечатлений, которую мигом стирает ласка судьбы и угождения фантазиям.
Вильгельм обнял жену, она – его, потом оба поцеловали старого Траминского, который был в лучшем настроении на свете.
– Кто на этом лучше выгадает, – сказал он, – так это я, потому что, не потратив денег, буду всю зиму слушать рассказы и обо всём узнаю, будто там сам был. Даже по справедливости, если бы я добавил вам каких-нибудь несколько сотен золотых, не погрешил бы – но ладно!
Сказав это, Траминский вытер слезу.
В августе супруги отправились в путь, поручив магазины честным заместителям и опеке старика.
Мы с ними не поедем.
Путешествие продолжалось гораздо дольше, чем они рассчитывали, Траминкий начинал беспокоиться, хотя письма приходили, знали, что ничего плохого не случилось. Всё же Вилмус, сказав себе, что второй раз вряд ли так далеко на мир не посмотрит, хотел изучить Европу, как говорил.
Расценки путешествия удивили его тем, что повсюду он нашёл их более низкими, чем ожидал, поскольку оба в излишних удобствах не нуждались. Ехали третьим классом, ели в маленьких кафе, а Вилмус, всегда большой любитель пива, только на него понемногу транжирил. Поскольку его грызла совесть, что у Теклы было на одно удовольствие меньше, он немного тратил на лакомства для неё. С этим всем они не испытывали ни в чём недостатка и потратили не слишком много.
Поздней осенью Траминский, уже стосковавшийся, сидел однажды впотёмках, без свечи, в своей комнатке, когда услышал топот на лестнице, весёлый смех, и что-то его задело, точно голос Вилмуса. Но ушам не поверил.
Затем широко отворилась дверь и «Слава Иисусу Христу!» – сказанное звучным голосом, не оставило сомнений, что вернулся пан мастер.
Траминский радостно крикнул:
– Всякий дух Господа Бога прославляет!
Зажгли свечи, и он увидел Шкалмерских, улыбающихся ему от сильной радости и веселья. Сам он держал в руке швейцарскую деревянную чернильницу, превосходно вырезанную, она – кубок для пива, украшенный инициалами Траминского.
Я не могу описать радости, поэтому не буду. Но беседа, начатая в этот день в комнате канцеляриста, закончилась после полуночи за кофе, пивом и закусками у Шкалмерских. Мы уверены, что лучше Вилмуса о впечатлениях его поездки рассказать не сможем; пусть возьмёт голос пан мастер. Вы убедитесь, что история этого путешествия имеет некую связь с историей Золотого Ясенька.
Вилмус рассказывал:
– Не знаю, дорогой отец, – бывали ли вы за границей. Нет? Ну, это, может, и лучше, но определённо то, что человеку, который выехал из дома, сначала всего своего не хватает, всё чужое кажется смешным и перехваленным – но потом! Потом, рассматривая немецкие, французские и заморские разности, я был должен сказать себе: нам до них далеко.
У нас много хорошего, но немало нужно бы поучиться. Сначала, дорогой отец, бросается в глаза одно: у нас огромные состояния и страшная бедность, две поразительные крайности; там почти как аршином мерили, господствует средний быт, не встретишь ни чрезвычайной бедности, ни большой роскоши, пожалуй, очень редко. Средний класс, если он есть, то есть, живёт хорошо, экономней, чем у нас, а зажиточные люди, более того, и миллионные паны, которые сделали те миллионы, не разбрасывают заработка.
Заработают только на высшее общество, но не сидят сложа рука.
Деревни, как у нас местечки; местечки, как у нас города, столицы людные, как маленькие государства, движение, шум, жизнь, труд, вращающиеся, кипящие без сна и отдыха. Постучав в грудь этих людей, найдёшь их, папа, и остывшими, и ещё тёплыми, как всюду на свете, и такая мера плохого и хорошего, я сказал бы, другой сорт. Уж если попадётся жулик, то он гений в своём ремесле. Того, что у нас, братского чувства, лёгкости жизни, знакомства, гостеприимства, отзывчивости не найдёте.
Там сердце так легко и быстро не откроется, как у нас. Почему? Думаю, что они неоднократно разочаровались и обожглись, и стали холодными; но и там есть люди.
Во-первых, немцам нужно удивляться и учиться у них, и посмеяться над ними. Мы все сами помаленьку везде справляемся, потому что мы – дети пустыни и Робинзоны, папа; они – как колёсико
