Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
В этот день как-то исключительно, невольно заговорили о Золотом Ясеньке. Сколько бы не заходила речь о самоубийстве, Вилмус смеялся до упаду – ни на минуту не верил в это.
– Но кто бы мог поверить в столь жалко разыгранную комедию? – воскликнул Траминский. – Даже если бы у меня не было никаких доказательств, кто знал, каким он был с матерью и братом, не предположит, что он от отчаяния покончил с собой.
– Хо! Хо! Или у тебя есть какие-нибудь доказательства, о которых ты мне не сказал? – спросил Вилмус. – Мне кажется, что Ясенько так стёр все следы, так хорошо придумал побег и самоубийство в речке, что никто его не поймает.
– В таком случае, брат мой, – сказал Траминский, – хитрейший из людей всё предвидеть не в состоянии. Я не люблю об этом говорить; зачем мне болтать? Чтобы меня потом на допрос вызвали? Но тебе я скажу, что со мной было, потому что это особенный случай и, пока жив, этой купальной истории не забуду.
Вилмус с любопытством в него всматривался.
– Что же такое?
– Слушай-ка, не говори никому. Накануне дня Св. Яна пришло мне в голову, не знаю откуда, узнать о том, что плетут люди об этой волшебной ночи, о цветке папоротника, о необычайных явлениях. Ночь как раз была прекраснейшая на свете, никогда ещё ни одной ночи накануне Купалы я не проводил под открытым небом, спать не хотелось, пришла дикая фантазия старику – пойду! Не чудес, а свежего воздуха и старых воспоминаний искать на свете.
Надев тёплый сюртук, я не спеша вышел за город, на холмы и в заросли у реки. Говорю тебе, Вилмус, что не помню в жизни ночи прекраснее, хоть много я их пережил весенних, майских, июньских, в лесах и рощах, в молодости, когда это в голове и сердце горело.
Тишина в воздухе, благоухание деревьев, манящие трели соловья, небо, усеянное звёздами, иногда прорезанное светлой полосой, когда какой-нибудь из них высоко висеть надоело; шум реки вдали, таинственный шёпот леса, что-то такое великое и торжественное, говорящее душе, что мне хотелось плакать, прославлять Бога и умирать. Я был тронут, счастлив, одурманен, как юноша.
Я сел на камень среди отцветающей черёмухи, которая объяли меня благоуханными ветками, облитыми росой. Надо мной возвышался старый, наполовину сухой, как я, задумчивый дуб. Под ногами закрытые цветы дремали в траве. Постепенно начало светать, серело, небо всё шире прояснялось, из ночной тени всё сильнее выступали формы, сначала расплывчатые, но ещё как облитые тёплым туманом. Уставшие соловьи затихли, но воробьи стаями беспокойно, сварливо просыпались, ссорясь, как только открыли веки.
Я был очарован этим сближением с природой, потому что мы, мещане, видим её редко, пожалуй, только во сне или на картине. Я вспомнил юные годы, проведённые в деревне, отца, мать, семью, наш домик – всё, что никогда не вернётся, и плакал.
Затем, когда я так погружён в думу, слышу шелест у берега реки, точно кто-то продирается через кусты. Я был уверен, что это дикий зверь, но не испугался, – в таком состоянии духа человек ничего не боится. Я только слегка удивился. Смотрю – высовывается человек. Мне сначала показалось это странным, под мышкой он нёс маленький узелок, шёл медленно, оглядываясь во все стороны.
Только через мгновение, всмотревшись лучше, я узнал в нём адвоката. Он был бледен, явно испуган, постоянно ещё оглядывался, смотрел вдаль, казалось, боится, чтобы за ним кто-нибудь не шпионил. Однако же никого не увидев, потому что меня закрывала черёмуха, он быстро развернул узелок, побросал одежду из него на берег реки и как можно скорее пустился наутёк.
В эти минуты я почувствовал такое презрение, такой ироничный гнев, что прыснул громким, ужасным, диким смехом. Я совсем не знал, что это место славится эхом, которое троекратно повторяет любой голос очень явно.
Я сам испугался своего смеха, отбившегося от холмов и воды, – он мне показался голосом тысячи насмехающихся дьяволов. Но испуганный Ясенько едва не упал от страха; потом побежал, пробираясь через кусты, и исчез. Вскоре, глухо вдалеке послышался грохот удаляющейся брички. Ну вот, – прибавил Траминский, – подлинная история того несчастного случая или самоубийства, которую я никому не рассказывал. На меня она произвела дивное впечатление.
Не знаю, откуда и как ко мне пришёл этот смех, но что его, должно быть, порядком встревожил, нет сомнения. Небось, долго он стоял в его ушах. Вилмус дивно скривил губы.
– А я, ни о чём не ведая, – сказал он, – был уверен, что случилось нечто подобное. Забрал с собой, видимо, много краденных денег, поплыл, наверное, в Америку и дальше будет безнаказанно обманывать людей. О! Дорогому братишке таланта хватает.
– Да, это ему нужно признать, – сказал он, – он был мастером в своём роде; только шарлатанам, по-видимому, никогда долго не везёт. Кто танцует на канате, должен сломать себе шею.
– Безопасней ходить по земле и быть просто честным человеком, – прибавил Вилмус, – хотя, дорогой отец, и это нелегко. Ты и я мы немного являемся живым доказательством. Но у меня есть всякие грешные слабости, я не святой и, видимо, им не буду, но вы?
– Я тоже, мой дорогой, должен был что-то накопить, – шепнул Траминский со вздохом, – когда у меня так криво пошло. Но когда тебе шестьдесят лет, de noviter repertis уже невозможно начинать. Увы! Многое сейчас бы иначе сделал – но отбой…
– Господин, мне кажется, что хорошо говорят: то, что было раньше, а не сейчас, не запишешь в реестр. Чем поможет воспоминание о старых ранах? Это нерадостное воспоминание, parole d'honneur. А если нам тут же выпить мартовского? Гм? За здоровье Золотого Ясенька?
– Против пива, выпитого в меру, ничего не имею, – сказал Траминский, – оно питает и укрепляет; но не за здоровье этого трутня!
– Увидите, что из него ещё может выйти великий человека! – рассмеялся Вилмус.
– Да, элегантный жулик, может, может… что не мешает…
– И это может быть. Видите, к чему это приводит, когда кто-то не пьёт отцовского пива, а употребляет заморские напитки, – рассмеялся Вилмус. – Если бы ему было по вкусу мартовское, то до сегодняшнего дня ходил бы босым, честным и весёлым. Из чего следует, что нам нужно идти на пиво.
Траминский рассмеялся, взял свою трость с дьяволом, похлопал по
