Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Рыдания иногда прерывали резкие выражения: «Благородный муж», «Достойный пане», «Дорогой адвокат», «Наше украшение и гордость».
Шкалмерский так сразу не мог расплакаться, но входя в нервное состояние каморника, дал ему сначала фужер вина, что того значительно подкрепило и как рукой сняло раздражение.
По правде говоря, другие в поздравлениях не доходили до того кульминационного пункта, которого достиг каморник, но более или менее приближались к нему.
Канцелярия со Жлобком во главе преподнесла адвокату в подарок очень красивый кубок, инкрустированный дубовыми листьями, знак гражданской заслуги.
Из двух монастырей пришли сами настоятели поздравить своего защитника и доверенное лицо.
Словом, был это день триумфа со всех сторон. Но именно в те минуты, когда его достиг, Шкалмерский помрачнел и из весёлого стал задумчивым; над его лицом висело облако, хотя он улыбался, потихоньку жаловался на головную боль, выглядел уставшим и озабоченным. Неудивительно; нет ничего страшнее, чем быть в течение двадцати четырёх часов именинником, а тем, для кого именины продолжаются, грозит фиксация.
Около десяти часов, когда по второму разу для запоздавших обносили чаем, комнаты уже были так переполнены, что в них с трудом перемещались. Игроки заняли все столики. В нескольких местах уже стояли лужи разлитого в давке чая, который также увлажнил пару фраков. Невзирая на тесноту, никто, однако же, не уходил, потому что все знали о намечающемся ужине и рассчитывали на него. Говорили, что он будет таким обильным, что мог бы насытить вдвое больше человек, а корзины остатков еды и крошек были предназначены, дабы накормить госпитали и бедных.
Наконец пробил торжественный час, отворились до сих пор плотно закрытые двери, показались длинные столы с прекрасной сервировкой, и началась борьба, полная деликатности и упорства, за место за столиками. Один стремился сесть рядом с щукой, другой добивался соседства котлет. Менее удачливые, схватив на тарелке свою порцию, уносили её на более спокойное место, чтобы там съесть. Был слышен звон столовых приборов и стук тарелок, иногда звук удара по графину или задетого бокала, наконец спустя минуту некоторого беспорядка гости уселись согласно отношениям к блюдам, иные на страже бутылок, образовались дорожки для кружащих мародёров той армии и расцвела прекраснейшая гармония. Взаимно друг другу прислуживали, обменивались, наливали, и это разделение труда было трогательным зрелищем.
С весенним громом можно только сравнить поднимаемые тосты за здоровье именинника. Несколько уже предательски заранее приготовленных плечистых приятелей троекратно подбросили его вверх при громких криках: «Ура! Да здравствует наш дорогой адвокат!» Юноши разбивали об пол бокалы, обнимали его, целовали, и возбуждённая и слегка опьяневшая толпа нескоро успокоилась.
Бледный, взволнованный адвокат в нескольких коротких, полных скромности словах поблагодарил за доказательства соучастия. Потом подняли бокалы за здоровье президента суда, судей, коллег адвоката, нескольких известных граждан, бургомистра, одного литератора-поэта, который посылал шарады в «Курьер» и собирался писать большой труд о духах и сверхъестественном мире, потом: «Давайте любить друг друга», «Пусть нам будет хорошо» и т. д.
Неисчерпаемый материал для шеренги тостов каморник подчерпнул из сокровищницы собственных воспоминаний.
Среди очень оживлённой игры рюмок адвокат, всё более бледный, вытирая с лица пот, приблизился к каморнику.
– Мой дорогой каморник, – сказал он тихо, – сделай мне ещё одну милость. Около часа, не знаю, от чего, моя голова формально раскалывается, ужасно болит, не выдержать – едва на ногах могу стоять. Возьми на себя хозяйство, выручи меня, я скажу Яську, чтобы всё было на твоих приказах… но я должен лечь. Смилуйся только, прошу тебя, мне очень важно, чтобы гости развлекались как можно дольше, закрой двери, не выпускай никого. У меня есть спокойный угол, далеко… мне туда отнесут подушку и я малость отдохну. Может, позже вернусь к вам, когда мигрень пройдёт.
Каморник, который держал в руке бокал вина и проливал дорогой напиток себе за рубашку, удивляясь в глубине души, откуда мог взяться такой милый человек, ответил объятием… и облил именинника.
– Благородный, так сказать, муж, иди, ложись, почивай на лаврах… Удостоенный твоего доверия… будь уверен, не постыжу тебя.
– Пусть пьют, пусть пьют! – промолвил, пожимая ему руку, адвокат. – До упаду, мой каморник, если вина не хватит, послать к Хаю Маторкевичу. Если кто-нибудь спросит обо мне, скажи ему, что ослаб немного, но скоро вернусь.
– Но будь спокоен, – сказал серьёзно каморник, – как на Завишу, положись на меня… напою их так, что через двадцать лет канун дня Святого Иоанна будут помнить. Иди! Отдохни! Ты убиваешь себя работой… ты падаешь жертвой для нас, о, достойнейший из…
Он не докончил, потому что начал его целовать, а после вина слёзы к нему приходили ещё легче, чем натощак; он залился ими, всхлипывал – запил вином и вернулся к гостям. Адвокат исчез. Яцек сразу отнёс ему вниз кожаную подушку и чашку чая с лимоном. Многие лица заметили уход именинника, но догадываясь о причинах, которые выдало выражение лица, уважали мигрень. Юноши, осмотрев бутылочные укрепления, остались на поле боя, предприняли штурм и поклялись, что никто из них не выйдет целым. Запели хором славную песнь: «А кто не выпьет…»
Битва началась всерьёз, трусам лили за воротник. Стратегическими тактиками, командованием, военными сводками и обращениями к сражающимся управлял неоценимый каморник. Когда ему не хватало слов, он по пять раз повторял: вот я так говорю, так сказать, если можно так выразиться… и т. д.
Его уму аплодировали…
Известно, что июньские ночи самые короткие в году; что удивительного, что утренняя заря застала вояк ещё геройски пьющими бенедиктину для отрезвления и подкрепления после трудов? Но наконец и самым стойким пришлось подумать об отступлении; был белый день, из соседнего сада пел соловей, монастырские колокола звали на заутреню, на хоры, утро, облитое росой, благоухающее, обещало прекрасный день. Каморник, выдержав до конца, нагрузил карманы конфетами и вышел с тем душевным спокойствием, какое даёт добросовестное исполнение взятого на себя обязательства. Он немного качался, но то была вина бессонницы… усталости.
В доме вдруг наступила могильная тишина, и не было более оригинального вида, чем эти руины вчерашнего пиршества, облитые блеском восходящего солнца. Яцек прохаживался среди них, как Волней на пепелище Пальмиры, иногда останавливаясь с заломленными руками над памятником прошлого и широко зевая, когда хотел вздохнуть.
Тарелки, блюда, рюмки, фужеры, разбросанные в беспорядке, рассказывали историю этого памятного в хрониках города вечера. Бутылки почти опустели, мало было таких, в которых что-то осталось на дне, но много уважаемых напитков, которые случайно уронили, высыхали на
