Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Там, стоя на коленях у гроба, плакал Вилмус и купленными цветами набожно выстелил вокруг последнее ложе матери. Только он, Текла и несколько костёльных бабок стояли на пороге. К ним присоединился Траминский. Тихо закрылась крышка как последняя страница прочитанной книги. Вилмус встал заплаканный, молчаливый, оставив поцелуй на мёртвых руках, которые держали бедный крестик. Потом пошёл к Траминскому и пожал его руку, целуя в плечо. И снесли тело с лестницы, за которым выглянуло несколько любопытных голов, несколько особ обнажило перед ним голову, и маленькая кучка повела его на место вечного упокоения.
Вечером Траминский беседовал с Вильгельмом; они не вспоминали о Яне, теперь уже ничего их с ним не связывало, он был один на свете со своими угрызениями, если к таким сердцам, как его, угрызения могут иметь доступ.
Городские слухи повторялись несколько дней и утихли наконец, и жизнь пошла своим чередом, только на свете одной мученицей стало меньше, и грустно было на сердце сироты.
* * *
Время летит, особенно для тех, кто хотел бы его остановить. Вот уже весна своей зеленью покрыла луга и леса, разбудила соловьёв и кредиторов, имеющих июньский срок; цветы открываются солнцу, а девушки радуются, что едут с мамой за границу на воды, у которых играет музыка и прохаживаются многочисленные кандидаты в мужья; журчат ручьи и рулетка ворчит в Бадене, ясная лазурь небес и студенты считают дни до каникул, которые посадят их на коня. Короче, весна в полном значении этого слово – а поскольку мы использовали для этого устаревшего описания журналистские формы и краски, мы добавим, что сам себе припишет вину тот, кто не насладился такой прекрасной порой полным сердцем и грудью.
Да, наступил июнь и страшная для адвоката дата первой выплаты пану Симеону. Однако же находчивому государственному мужу, который умел вести свои дела с талантом, достойный театра, она вовсе такой грозной не казалась. Наоборот, по мере приближения этого дня настроение Шкалмерского, казалось, улучшается, а он проявлял такую неутомимую деятельность, так умел одновременно развлекаться, бегать по делам, дурачить людей, выманивать деньги, начинать финансовую спекуляцию, брать задатки, лгать, чтобы ему доверили суммы, что его ближайшие и близкие его друзья надивиться не могли этой закалённой натуре.
После ночи, проведённой за игрой и рюмкой, после дрёмки в кресле, умывания холодной водой, адвокат выходил в город свежий, как Амфитрита, улыбающийся, розовый, без складки на лице.
Всем этим он, наверное, был обязан тому спокойствию совести и железной закалке духа, с какими каждый день стоически и победно выносил огорчения дня – повседневный хлеб бедных смертных. Он со всем мог справиться, в любом случае находил какое-нибудь средство – полон был наимудрейших предприятий и из самых больших трудностей выходил дверкой, которую бы никто другой, наверное, не заметил.
Старый Симеон, который, быть может, лучше других знал его положение, почти ежедневно спрашивал Херша, что слышно, и, получая подробный ответ об оборотах адвоката, в конце концов напал на догадку, что тот нашёл какую-то невидимую и сильную опору. Однако же недоверчивый по натуре и знанием взаимоотношений укреплённый в убеждении, что Шкалмерский в срок денег иметь не может, он поворачивал на него слишком пристальный взгляд. Херш, неприятель адвоката, также за ним следил, но на физиономии человека, во всём его поведении нельзя было уловить и тени сомнения, неуверенности, опасения.
Адвокат торговался по поводу имений Грегоровичей и всерьёз договорился об их покупке, два раза ездил на них смотреть, настойчиво выбивал условия. Клиентура не только не уменьшилась, а увеличилась; несмотря на всяческие слухи, он всегда был любимцем молодёжи, звездой провинциальной адвокатуры, рассекал гордиевы узлы процессов речью, талантом к примирению, каким-то чудом.
Словом, он был, или казалось, что был, у вершины славы и успеха. Только (увы, никогда всё вместе приобрести нельзя) брачные проекты были в подвешенном состоянии, в эту минуту не было на примете ни одной богатой наследницы, а прекрасная Полция показала ему такую равнодушную гордость, такое даже отчётливое отвращение, что он не смел там показываться.
Пан Себастиан также очевидно его избегал и сторонился, чтобы даже не встречаться. Адвокат слишком ценил себя, чтобы идти напролом и бороться за то, что принадлежит ему, как он думал.
В течение этого полугода в Закревке всё стало так ясно, что в ту сторону и глядеть уже было не нужно. Баронша торжественно вышла замуж за ротмистра с одной ногой. Только на этот день сняв траур, панна Альбина вышла замуж за Мыльского. Президент из своей экспедиции к панне Фелиции, о которой не любил рассказывать, вернулся молчаливый – более того, даже не очень признавался, а панна Фелиция поселилась в монастыре Бригиток.
Дела президента были временно запутаны и шли дальше к неизбежному краху. Между тем, имея ввиду, что времена были тяжёлые, имущество в долгах, денег мало, семья Мыльских, взяв взаймы значительную сумму под высокий процент, выехала на год в Италию под красивым небом Италии забыть о жизненных заботах. Баронша также склонила ротмистра, чтобы ради своей ноги и лечения съездил с ней в Париж, а потом в Ниццу.
Президент остался в Закревке один и, выбрав себе трёх граждан для грошёвого виста, сидел целые дни в надежде, что даст большой куш, который в конце концов брал сам с унижением и смирением, свойственным великим душам.
Поэтому там нечего было делать, пока имущество не опишут, и то не в пользу адвокату, который в это время не надеялся иметь капитал.
Поэтому Шкалмерский находил, что для женитьбы у него оставалось много времени, а молодости нужно дать нашуметься, согласно известной теории, чтобы потом в более поздние годы не напоминала о себе. Поэтому шумели, и вечера в доме Леонарда были превосходные.
Время летело. Начался июль, адвокат был весел, как скворец весной. На 24 июня, в самый день Святого Иоанна, приходилась выплата Симеону, а 24 июня был как раз днём его, Золотого Ясенька, именин.
По обычаю, принятому много лет назад, именины в сочельник, в ту таинственную ночь, о которой ходят столь красиво убранные в цветы папоротника предания, праздновали шумно. И в этот день к пану адвокату обещала прийти молодёжь из окрестностей, из города, из провинции, даже из Варшавы.
Для приёма такого количества особ его дома хватило, а остальные принадлежности было тем легче собрать, что адвокат взял неограниченный кредит у купцов, у кондитера, у винодела, в трактире, который он почтил своим покровительством и кухни которого и шли