Делай, что должно - Маргарита Нерода
Раненых в сортировочной палатке уже не было. Федюхин, пользуясь незначительной загрузкой медсанбата заполнял журнал приема. Точнее, диктовал санитару-писарю, малорослому конопатому рядовому, похожему на подростка. Расхаживая по палатке взад-вперед как аист по берегу пруда, он проговаривал менторским тоном:
“Огнестрельный перелом дистального эпифиза плечевой кости. Дис-таль-ного э-пи-фи-за, пишите правильно, — Федюхин глянул писарю через плечо, точь-в-точь как учитель во время диктанта. Тот с несчастным видом макнул перо и левой рукой вытер лоб. Медицинская терминология давалась ему с заметным трудом.
— Товарищ Федюхин?
— Доброе утро, Алексей Петрович, — Анатолий Александрович по-прежнему почти фрондерски не принимал воинскую дисциплину и себя ощущал врачом, волею судьбы одетым в защитное под белым халатом, но тут же добавил по-уставному, — За время моего дежурства ничего существенного. Поступило три человека, один легкий, двое средней тяжести. Легкий и один средний Э-2, второй средний на О-2. Разведчики, напоролись ночью на засаду. Стоит их командира в гости ждать, он со своих глаз не спустит. Хороший командир.
— Вы рядового Яшина направили на Э-2 с проникающим ранением в живот?
— У него же непроникающее, это очевидно, — белесые брови Федюхина на секунду приподнялись вверх, обозначив только легкое удивление, что командир сомневается в его диагнозе. — Щеткина-Блюмберга* отрицательный, брюшная стенка расслаблена. [*Синдром Щеткина-Блюмберга — резкое усиление боли в животе при быстром снятии пальпирующей руки с передней брюшной стенки после надавливания. В мирное время считается определяющим в постановке диагноза перитонита] В ожидании осмотра уснул. Коллега, я пятнадцать лет в Новосибирске занимался травмами живота. И ножевые видел, и пистолетные, и производственные. Ручаюсь…
— Товарищ Федюхин. Вы сейчас будете мне ассистировать на лапаротомии. Я направил Яшина в операционную. Первая очередь.
— Как скажете, товарищ майор.
— Прикажу, товарищ капитан медицинской службы. Это — приказ!
Федюхин пожал плечами и пошел мыться.
На операцию он явился невозмутимо спокойным. Больше не споря, но и ни на йоту не сомневаясь в своей правоте.
— Вот смотрите, коллега, — Федюхин произнес это слово чуть-чуть покровительственно, как, наверное, говорил толковым студентам старших курсов в мирное время, — Рана очевидно… — он аккуратно развел края раны и неумело, по-интеллигентски, выматерился. Брюшина была пробита.
До конца операции он ни сказал больше ни слова, ассистировал идеально, только иногда смаргивал пот, ручейками стекавший по лбу, сестра едва успевала промакивать его марлей. К концу операции капитан был чуть не бледнее пациента. Когда раненого унесли в стационар, Федюхин, все еще держа руки перед собой, глухо произнес:
— Как хотите наказывайте, только объясните, как я мог такое пропустить.
— Вы привыкли к ранениям мирного времени, — Алексей Петрович аккуратно снял перчатки и принялся быстрыми движениями разминать кисти. — Ранение маленьким быстрым осколком не похоже ни на что другое. Осколок со спичечную головку может войти в надплечье, пройти легкие, пробить печень. Осколок в острие булавки может войти в веко, пройти в мозг, повредить там сосуд, а раненый ничего не почувствует, пока не потеряет сознание. Скорость разлета осколков при взрыве — километр в секунду, а живая сила у полутораграммового осколка при этом — как у машины на сорока километрах в час.
— Но как я мог так ошибиться?
— Ранение маленькое, меньше сантиметра. Слипшееся, похожее на касательное. Ранили его четыре часа назад, у него столько сил нет, чтобы все это время вам Щеткина показывать. А что уснул… Вы, Анатолий Александрович, недооцениваете, в каком напряжении нервов и сил непрерывно находятся все бойцы на передовой. В медсанбате он чувствует, что больше, чем полпути к Новосибирску уже проделал. У него такое охранительное торможение идет, что почти любую боль перебивает. Теперь понимаете?
— Понимаю, товарищ майор. Объяснили, — Федюхин горько усмехнулся и выглядел студентом, завалившим экзамен, — Теперь наказывайте.
— Наказать вас сильнее, чем это уже сделали вы сами, не сможет никакой трибунал, а я своей властью — тем более. А задачей вашей теперь будет — в течение месяца представить свои предложения и соображения, как нам с вами улучшить диагностику и оказание помощи раненым в живот. Это будет в сотни раз полезнее любых взысканий.
Глава 20. Южный фронт, начало июля 1943 года, перед Миусской операцией
Армейская патологоанатомическая лаборатория располагалась на окраине небольшого поселка, занятого складами всех возможных служб и подразделений. Под саму прозекторскую отвели по летнему времени две больших палатки, которые проще проветривать, а личный состав устроился в аккуратной беленой хатке с покосившейся крышей.
Начальником лаборатории был чем-то похожий на Мефистофеля, совершенно высушенный кочевой военной жизнью майор медслужбы, одних лет с Огневым, но почти полностью седой. Он встретил их с Федюхиным очень приветливо.
— Майор Ивашов, Евгений Николаевич, начальник последней инстанции между Наркомздравом и Наркомземом на этом участке фронта, — отрекомендовался он, поднеся к фуражке худую, с сильно выступающими венами руку, — Я уже думал, забыли в дивизиях о делах наших скорбных.
Деревенский дом удивлял чистотой и аскезой. Здесь не было ничего не то что лишнего, а даже тех мелочей, которыми обычно человек на фронте старается немного скрасить свой скудный быт. Стены совершенно чисты и пусты, ни карт, ни плакатов. Только из красного угла строго смотрит со стены профессор Абрикосов, в самодельной рамке под плексигласом. Печь недавно побелена. Полы вымыты мало что не до блеска, атмосфера как в сельской амбулатории, даже запах такой же. Карболку ни с чем не спутаешь.
Вместо лавок — несколько разномастных стульев с высокими спинками. Половину широкого, до гладкости выскобленного самодельного стола занимали книги, строй массивных, довоенного издания атласов, подпертый слева старым утюгом, чтобы вся эта шеренга не повалилась набок. Справа примостилась пишущая машинка, на которой что-то бойко печатал младший сержант медслужбы в толстенных очках. Молоточки лупили по бумаге с пулеметным треском, керосиновая лампа с надколотым с краю зеленым абажуром тихо позванивала в такт. При появлении начальства сержант поспешно поднялся из-за стола, не без труда разогнув спину.
— Вольно, Лапиков. Оставь свою канцелярию пока, и так уж согнулся как параграф. Организуй нам с товарищами кипяточку. Прошу присаживаться.
План подготовки хирургов начальник АПАЛ одобрил сразу, казалось, он его даже ждал: — Мы отчеты и рекомендации шлем каждую неделю, и в санслужбу армии, и по дивизиям. Хотя начсандивы все хорошие подобрались. Вы же недавно на медсанбате? Издалека прибыли?
— От Денисенко, из 302-й.
— Денисенко? Вы с ним служили? Ну, тогда за вашу дивизию я спокоен. Знаете, тяжело, когда пишешь, пишешь, и как в болото. А у нас и Денисенко отзывается, и в “бабьем царстве” у майора Прокофьевой тоже читают, еще жалуются, что мало пишем. Не знакомы
