Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
В этом вопросе я был на стороне Раисы Федоровны и против Дианы Гурьевны.
Раиса Федоровна жаловалась на одиночество, на крупное предательство подруги, на неожиданный возврат соседки в квартиру, где та была прописана, но не жила лет десять потому, что имела где-то в области деревенский дом. Единственная родственница – племянница соседки, раз старушка была еще бодра, сделала обоюдоприятный подарок: она содержала старушку у себя в квартире с тем, чтобы та подписала ей деревенский дом. И вдруг неожиданно для всех у старушки поехала голова. Конечно, племянница обращалась к врачам и те выписывали ей какие-то таблетки, что, конечно, задержало процесс дальнейшего исчезновения разума, но всё-таки этот момент наступил. И племянница не пошла на радикальные меры, не отправила её в дом престарелых, как ей советовали врачи, не отправила потому, что высоко и милостиво хотела додержать её до последней черты.
И никто бы её не упрекнул, если бы она пометила ее в дом престарелых, но она сама не могла так закончить со старушкой. Она посчитала, что пока нужно вернуть её в семиметровку и задружиться с Раисой Федоровной для того, чтобы та присматривала за ней из другой комнаты, а племянница навещала бы её по выходным, привозила бы продукты. Она даже смогла договориться с Раисой Федоровной вместе мыть и купать старушку один раз в неделю.
Раиса Федоровна согласилась на это предложение племянницы благодарно, потому что и сама получила вольную на целых десять лет на проживание в этой квартире. В эти годы она жила душа в душу со своей подругой по работе. И ей невыносимо было думать теперь в одиночестве, как подло предала её подруга. Пусть будет хоть какая-то живая душа, если уж судьбой ей не назначен ребенок, отвернулась подруга, а сверх того именно в это же время пришла совершенно нереальная, ни для социума, ни для нее самой ничем не обоснованная, упоительная любовь к раздолбаю-сантехнику из домоуправления.
Всё это сгрудилось в её душе, и она, чувствуя безвыходность своего положения, спрашивала Диану Гурьевну, как учителя по профессии и опытного педагога, правильно ли она мыслит? Нужна ли ей собака в ее положении? Она была безмерно счастлива, что судьба свела её с таким необыкновенным человеком, как Диана Гурьевна, и спрашивала её совета как опытного собачника.
– Да, Раюнь, – сказала Диана Гурьевна, – в твоем положении собака – первое дело. И я помогу тебе в её воспитании и обрисовке всех требований, которые предъявляются новичку.
Вообще-то я думал, что Диана Гурьевна в квартире или здесь, на собачьей площадке, одна. Но я никак не предполагал, что у них столь бурная беседа. Я даже забыл, что именно хотел обсудить с Дианой Гурьевной по нашей традиции обсуждать вечером какие-нибудь литературные темы. Я ждал паузы, чтоб хоть что-то сказать, а паузы всё не было и не было. И вдруг у Раисы Федоровны сверкнуло в разговоре название деревни – «Раздоры». В том смысле, что там её родовой дом.
Диана Гурьевна закурила, мельком посмотрела, где её Катя, которой она никогда, как благовоспитанной девочке, не делала никаких замечаний, и пошла дальше, не реагируя на мой восторженный вопрос, обращенный к Раисе Федоровне: «Вы родились в Раздорах?»
Мы тут все приезжие: мой папа из деревни у Шевардинского редута чуть ли не в Смоленской области, мама – из посёлка оренбургских казаков под Ташкентом, Диана Гурьевна – совершенно обрусевшая якутка с Тунгуски, да и не жила она там никогда, это отец её жил там в молодости, значит она – московская якутка. А тут, в пятнадцати километрах от микрорайона, у человека родовая изба. И в паузу, вместо того, чтобы сказать что-то Диане Гурьевне, я говорю Раисе Федоровне: «Вы собираетесь в выходные в свою деревню? А возьмите меня с собой! Мне интересно было бы посмотреть!»
Раиса Федоровна переводит взгляд на Диану Гурьевну, мол, не будет ли каких-либо комментариев? Но та – как в рот воды набрала. Тогда она уже от себя лично, в свете выученного назубок в московском КБ поведения отвечала: «Да-да, конечно, звоните мне, мы сговоримся. Это дело посильное. Поедем».
Не знаю почему, но Диана Гурьевна опять не прореагировала, а в воскресенье вечером, после моего возвращения, разразилась руганью:
– Ох, и подлый же ты, Акимка, ненавижу тебя. А её презираю. Как вы могли одни, тайком, ничего не сказав, уехать без меня?
– Вас предупреждали.
– Я не слышала. Если бы вы позвонили и сказали, что едете – я бы обязательно поехала.
2
Во как мне повезло! После вечерней школы я оказался в одном доме со своей учительницей. Она заработала квартиру от завода, поскольку учила его рабочих, а наш старый жактовский дом сломали, и мы с матерью – десятипроцентники – вселились в тот же заводской дом.
Раиса Федоровна жила в пятиэтажке напротив, ей дали от Московского телефонного узла комнату в двухкомнатной квартире. И эти два адреса стали моим Новым Отрадным в интеллектуальных попытках поступить в университет.
В назначенный день, скатившись на лифте с девятого этажа нашего общего дома, я забежал за Раисой Федоровной и Чебурашкой, и мы потопали по нашей Парковой улице до конца, то есть до пересечения с Красногорским шоссе. Перешли его тропочкой по дубраве у Подушкинского шоссе. Оба шоссе начинались не вдалеке от правительственного поворота с Можайской трассы и лучами расходились в разные стороны. Раиса Федоровна взяла на руки Чебурашку, чтобы не нервировать шофера, мы вошли в автобус и поехали строго на север, обгоняя в скорости направляющуюся туда же своими путями по лесу нашу знаменитую речку Самынку, о которой в первом классе нам говорил географ.
Проскочив Подушкино, а потом и замок с санаторным посёлком Барвиха, мы подъехали к одноименной железнодорожной станции, развернулись на конечной и вышли из автобуса, значительно опередив движение Самынки, которая примерно в том же месте впадала в Москву-реку.
До этого места мы дошли с географом во втором классе посмотреть ледоход, но неудачно. Приехали, а лед стоит, не идет никуда. Двести метров вспять – могила неизвестного летчика. К нему мы тоже ходили во втором классе, что произвело на нас, мальчишек, сильнейшее впечатление. Пусть неудавшийся ледоход, зато здесь был прибит к столбу настоящий винт от самолета и сам летчик стоял в полный рост в унтах и меховом комбинезоне с волевым сосредоточенным лицом и с официальным планшетом
