Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
Дорохина вызвали, спросили, есть ли у него какие-то наметки, представления о том, как мог его напарник оказаться в кустах с перерезанным горлом.
Дорохин рассказал, что пять лет назад они пришли на брошенное кладбище. А потом уже пришли братки и заявили им – «Валите отсюда». А Аксенов не стерпел. Они не раз ему грозили. Он не раз с ними ссорился.
– Сам я – человек семейный, весь вечер дома с ребенком. А тут, видимо, надоело браткам его уговаривать уйти, а Аксенов остервенился. Вот и нашла коса на камень.
– А что хотела его подруга, обвиняя вас в убийстве?
– Я его и её хорошо знаю. Еще с молодости, когда они влюбились друг в друга и дали зарок стать профессионалами в своем деле. Но, как мне кажется, на филфаке библиотекарям легче жилось, чем художникам. Художники уходили в диссидентство, и пути их разошлись. Он не видел идеала в ней, как в женщине. И сам похвастаться ничем не мог. Как создашь семью без работы? И она, понимая, что он не может быть отцом её детей, начала отдаляться от него. Но когда его убили, она не могла с этим согласиться, искала виновного, хотела его найти. Обидно ей было – такая любовь, такие мечты.
А мне нечего у него взять и нечему завидовать. У нас было общее дело – подработка. Одному не с руки, трое – много, а двое – в самый раз. И то, что она на меня подумала – это бред. Мы работали вместе и никогда не ссорились.
Да, у меня есть одна проблема. Но она этого дела не касается. Я неудачно женат. Но ребенка не бросаю. Ищу вторую жену. Пока не могу найти. Вот всё, что я могу сказать по этому поводу.
– А кто, по-вашему, мог убить?
– Я же вам говорил: на кладбище пришли братки. И я ему несколько раз говорил «Не задирайся с ними» – «Нет, мы раньше пришли и своего не упустим». Он не слушался меня. Я думаю – поэтому.
– Что поэтому?
– Ну как? Пытался на горло взять их. Широковат он был в своих мечтах. А они ему не простили, я так думаю. Да и никто не знал, кто это такие – братки, что они никого не пожалеют. Думали – поговорят и бросят.
И закопали обратно Аксенова, и отпустили Дорохина. И остался один эскиз аксеновский. Всегда он мне нравился. Аксенов подарил его жене моей.
И замысел хорош, и в хорошем месте он висел – на кухне, под самым потолком.
Народная идея такая: папоротник цветет раз в сто лет, и тот, кто увидит его цветы, – будет счастлив всю жизнь. И в этом наброске он нарисовал цветок счастья – папоротник. Это что-то беленькое, а внутри – огненно-красное, а вокруг рядами – темно-зеленые листья. Хорошая работа. Видать, от души дарил и хотел поразить её воображение. Это я понимаю.
Глава 8. Новый Иерусалим
После того, как муж повернулся ко мне с предложением работать в домоуправлении и кормить в обед сына-первоклассника, я тоже повернулась к нему и летом мы поехали в Охабень помогать родителям.
Сначала муж взял бревно у отчима и стал его рубить в щепы. Думал, что получится карельский божок. Мы прошлым летом ездили в Карелию, и вот он в это лето вздумал повторить его как свое произведение.
Не получилось ничего, кроме щепы. Подошел к нему отчим и с большим сожалением сказал:
– Эх, какое бревно загубил. Из него знаешь, что могло бы выйти? Оно бы сто лет прослужило. А теперь только щепа. – И, заплакав, отошел.
Тогда муж взял карандаш и бумагу, сел напротив материных цветов под окном и стал их рисовать.
Мать набросилась на него.
– Другие мужья молодые огород копают! А этот бездельничать взялся! Смотреть противно.
Тогда муж взял меня и поехал на электричке в Новый Иерусалим разобраться – чего, собственно, хотел Никон в ХVIII веке? То дружил с царем Алексеем Михайловичем, то ссорился с ним и зачем такую махину понастроил в подмосковной глуши?
Но не поддался Новоиерусалимский монастырь, не объяснил мужу, чего Никон хотел.
Поехали второй раз. Там недалеко, всего час езды. Стало ясно, что это копия церкви Гроба Господня в Иерусалиме. Больше ничего не поняли. Обратно на электричке муж говорил, что надо в третий раз ехать, может, тогда поймем.
А у калитки мать нас встречает.
– Сколько можно ездить? Ну раз, ну два, посмотрел – и хватит! Работать тебя нет, так хотя бы в огороде помогай. Что это за муж? Другие уже новый дом начинают. Радуют жену перспективами собственного хозяйства. А тут нет ни черта!
Тогда муж, никому ничего не говоря, сорвал старый отчимовский велосипед и погнал, куда глаза глядят. А глаза его глядели на Черную деревню. Якобы разобраться, почему так странно она названа? Да нарвался там на психованного старикана, потому что погода была плохая, дачники не ехали, и старикан подумал, что он просто болтает, чтобы что-нибудь стибрить у него из избы. Но всё-таки в самый последний момент старикан сказал, почему так деревня названа, и муж, обрадовавшись маленькой интеллектуальной собственности, развернулся и поехал в противоположную сторону.
Черной деревня, оказывается, названа так потому, что там жили ассенизаторы Москвы. В бочках они везли содержимое выгребных ям. А поехал он в Козино, надеясь, что за совпартшколой сохранилась церковь. По приезде в Козино он увидел, что ничего не сохранилось. Бурьян, груда кирпичей. Взыскующему смысла духовной жизни некуда было притулиться. Постояв-погоревав, что церкви нет, он поехал дальше, в Нефёдово – спросить дорогу на Сходню, разработать маршрут на Ленинградское направление, где деревня его отчима. И уже были первые дома, только пустырь проехать, как навстречу ему два деревенских амбала с недружелюбными выражениями лиц. В их расхристанной жизни им сразу не понравился экскурсант.
– Тебе чего тут? – сжимая чешущиеся кулаки, спросил один.
Муж догадался, что правду сказать нельзя – побьют. Первый дачник приехал, вот бы его ухайдакать, а что после будет, – не важно.
– Я из совпартшкоы с занятий еду. Курсы председателей колхоза слушал.
И рубаха-апаш отчима как раз подошла. А они уже кулаки подняли с вожделением. А тут такое. Всё равно не смогли удержаться от досады, что бить нельзя, и со всей силы ударили ногой по велосипедной звездочке. Обнялись и пошли
