Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
– Хорошо, я сам пойду в полк, в особый отдел и все объясню… что я приказ командира дивизии выполнял и охранял этих беженок! – спокойно сказал Федорахин.
– Да, пожалуй, другого ничего не остаётся! А то еще вернётся с особистами, арестует, а по дороге и застрелить может при попытке к бегству! Та ещё сволочь! – поддержал Романа Иван Егорович.
Вскочив на своего коня, Федорахин, пустив последнего в галоп, прискакал в соседнее село, где размещался штаб и особый отдел. Возле особого отдела заметна была какая-то суета. Завидев Романа, часовые переглянулись, затем опасливо преградили ему дорогу.
– Туда с оружием нельзя, сдайте шашку и наган, тогда пропустим!
Командир повиновался. Отстегнул шашку, достал из кобуры пистолет и протянул одному из охранников. После чего его, не обыскивая, пропустили. Увидя вошедшего Романа, начальник особого отдела, сидевший за кружкой чая, несколько опешил. Рука дрогнула, чай выплеснулся на стол.
– А, Роман Михайлович! Ну, здравствуйте! – Особист быстро поборол замешательство, словно только и ждал такого дорогого гостя. – Хотел было нарочных за вами нарядить, а вы сами пожаловали! Хорошо, хорошо… Рассказывайте, что там у вас с комиссаром случилось? За что вы его так при бойцах поколотили? Он ведь говорит, что при исполнении своих прямых обязанностей был!
Федорахин достал из кармана браунинг комиссара, небрежно бросил на стол особиста и коротко рассказал, что случилось.
– Не переживайте, товарищ Федорахин, мы разберёмся! А вас, не обессудьте, пока посадим под арест, мало ли там что! И изложите, пожалуйста, всё на бумаге поподробней! – бросил комиссар и протянул Роману чистый лист и карандаш.
На хлопок в ладоши, невольно рассмешивший Романа, из соседней комнаты вышли два молодца, которые, в отличие от часовых, тщательно обыскали командира эскадрона и отвели в стоявший на заднем дворе дома сарай.
Ближе к вечеру Федорахина вызвали к начальнику особого отдела. Кроме него, в штабе сидели ещё три красных командира: командир полка, особист из дивизии и дивизионный комиссар. Роману сходу начали задавать вопросы.
– Мне говорили, вы тут недавно лихо зарвались и получили по зубам! Так ли это? – спрашивал полковой особист.
– Да, так.
– А что, вам действительно жалко противника? – интересовался дивизионный комиссар.
– Иногда да. Они тоже люди, есть среди них и мобилизованные подневольные! У них тоже есть матери.
– Оно, конечно, так. Но как вы, Федорахин, в бою можете разбирать, кто из них доброволец, а кто нет? Раз с оружием в руках встал против рабочей Красной армии, значит, враг! Вот бросит оружие, поднимет руки, тогда и жалей его! – поучительно продолжал дивизионный.
– Правда, что вы высмеиваете институт комиссаров Красной армии и делаете это при красноармейцах? – спросил дивизионный особист.
– Смеялся я только над одним комиссаром – нашего полка. Смеялись красноармейцы и без меня. Всех учит марксизму, в бой настраивает идти и умирать за дело пролетариата, а самого что-то не видно, когда бой начинается! Почему-то он то в штабе полка, то в штабе дивизии! – ответил Роман.
– Значит, у вас с ним была личная неприязнь… Поэтому вы и улучили момент, чтобы его проучить при бойцах, показать ему своё место? Мы вас правильно поняли?
– Неправильно. Я по приказу командира дивизии охранял беженцев. Но комиссар, не предоставив мне никаких указаний свыше и не объяснив, попытался увести одну беженку. Я ему не позволил этого сделать, вот и всё! – отчеканил Федорахин.
– Только и всего? – ухмыльнулся особист.
– Да, можете спросить у бойцов. Они всё видели.
– Спросим, не беспокойтесь! – холодно ответил чекист полка.
Протянув бумагу, на которой он фиксировал вопросы и ответы, добавил:
– Прочитайте и распишитесь.
Роман, взглянув на написанное, вмиг почувствовал, как кровь от гнева прилила к вискам. Там было написано не то, что он говорил, а то, что хотел слышать сам особист. Это была злобная клевета! Что, дескать, он, Федорахин, будучи командиром эскадрона, смеялся над институтом комиссаров, называя его представителей болтунами и сказочниками. Расхваливал противника за недавнее, нанесённое им поражение. А напоследок вовсе выходило, что он, обезоружив и избив полкового комиссара, хотел последнего утопить в Иртыше, и спасло будущую жертву лишь появление комиссара и командира дивизиона…
– Я не буду подписывать эту чушь! Это ложь! Полное враньё! Я такого не говорил, вы же все свидетели! – И с этими словами Федорахин разорвал написанное и швырнул обрывки на стол особиста. Туда же, куда днём бросил браунинг полкового комиссара.
– Вы сорвали наше наступление! Соседи уже вырвались далеко вперёд! Завтра вашу судьбу будет решать трибунал! – резко сказал командир полка. – Увести его!
И снова Романа те же молодцы, что и днём, подталкивая с обеих сторон, повели в импровизированную тюрьму. Когда вышли на крыльцо, он увидел Фёдора Крюкова и ещё несколько бойцов своего эскадрона, столпившихся у калитки, ведущей с улицы во двор этого дома. Как показалось Федорахину, Крюков успел ему подмигнуть, прежде чем его завели на задний двор…
Наутро состоялся революционный суд над «скрытым врагом, поднявшим руку на партию». Был выстроен весь полк. На импровизированную трибуну уселись судьи в лице уже знакомых комиссара и особистов. Они же, видимо, были и обвинителями. Внизу, в первых рядах, сидели командир полка, Говорковский, начштаба Сухоруков и Сидинкин. Эти выполняли роли и свидетелей, и защитников. Чуть в стороне сидел сам потерпевший. Романа также посадили к импровизированной трибуне на отдельную скамью. Позади него встали два дюжих парня из той же команды, что и конвоиры.
Итак, дивизионный комиссар объявил о слушании дела, и судебное заседание началось. Судьи задали Федорахину несколько формальных вопросов, а затем и непосредственно по делу. Роман отвечал не спеша, но твёрдо, как и накануне вечером. Затем спросили Говорковского и комиссара. Первым отвечал Говорковский. Он сказал, что знает командира эскадрона только с хорошей стороны, что он подавал на него представление на награждение:
– Федорахин – пример храбрости для всех других младших командиров его дивизиона. При форсировании Тобола он дрался, как лев!
– Федорахин не должен драться, как лев! Он должен воевать, как солдат революционной армии, самой передовой армии мира, армии рабочих и крестьян! – перебил Говорковского дивизионный комиссар.
Иван Егорыч повторил слово в слово сказанное командиром дивизиона. После чего заслушали потерпевшего. Протерев очки, последний не стал выступать с места, а поднялся на трибуну и начал своё выступление так:
– Товарищи командиры
