Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин
В итоге он стал приезжать к ней в деревню на танцы. По теперешнему раскладу деревня её была краем городка. Поскольку милиция – люди грамотные, отделение милиции находилось рядом с танцплощадкой. Всё было в центре – и библиотека, и поссовет, и магазин, и чайная, и танцплощадка. Даже церковь была. Но ей поломали купола, и теперь в ней была пекарня.
Да, он стал ездить. Но не на электричке, а на своей, как тогда говорили, мотоциклетке. Понятно, что в Веледникове на ту пору была целая «банда мотоциклистов» – так они себя пижонски называли.
Ксения привыкла к его персональным приездам и ждала их, придя на танцы. Чувствовала себя влюбленной в него и могла отказать парню в танце в ожидании своего ухажера. И всё ближайшее окружение знало это и объясняло парню:
– Ты не волнуйся! У нее парень, она должна строгость соблюдать. Пригласи другую.
Мол, тебе это ничего не стоит, а у них может семья сложиться. В их деревне это был весомый аргумент. Потом приезжал он со своей кавалькадой. Въезжали прямо на танцплощадку, включали фары. Народ сразу возбуждался. Девушки хотели сесть непременно на заднее сиденье, обязательно прокатиться, обязательно познакомиться.
Он ставил свою машину на прикол, снимал краги и приглашал её на танец. И была у них любимая пластинка. Всё на иностранном, но про любовь. И без языка всё понятно. Кто-то пел о том, что напоминало им общее. Очень небольшое, но уже отложившееся в памяти: как он приехал и шел снег, и они танцевали, а потом он приехал – лето, но мы помним тот снег, и то первое чувство, у нас целых полгода любви, ожиданий и встреч, вот она какая чуткая – любовь, без неё жить нельзя.
Всё казалось так складно, просто, счастливо и как положено: работать в городе, жить здесь на земле, построиться, родить детей и всё держать в идеальном порядке. Разве это не счастье?
Но в один вечер, когда она ждала его, он не приехал. Как приедет – загадала – объяснимся и подадим заявление в ЗАГС. Но солнце зашло. Ну вот сейчас. Моторы загудели. Это приехали веледниковские. Ну вот сейчас. Вошли на танцплощадку. Его среди них не было.
– А где же Николай?
– Сами не знаем, – и отводят глаза. – Вроде собирался. Может, чего надо поделать дома.
И отводят глаза.
Тогда Ксения решила сама ехать в Веледниково. Побежала на станцию. Но они догнали её на мотоциклах, перерезали ей путь и сказали глухо:
– Он разбился. Что с ним – мы не знаем. Может быть, тебе не стоит туда ездить.
И опять отводили глаза.
Тогда она пошла домой, не спала всю ночь, а с первой электричкой всё равно поехала туда, всё еще надеясь, всё ещё давая себе зароки, если что-то понадобится, она бросит всё и будет ему няней. Да не может быть, чтобы сразу и навсегда.
Но когда она вошла в калитку, не решаясь войти в дом, долго стояла у крыльца, через какое-то время вышла его мать и ледяным голосом сказала:
– Дева! Оставь нас! Ему, кроме матери, больше никто не нужен.
Развернулась и как сомнамбула, ушла обратно в дом.
«А как же я?» – медленно идя до конечной станции, думала она. – Что мне-то делать? Почему меня-то к нему не пустили? Может быть, я смогла бы чем-нибудь помочь, чтобы он выздоровел?»
А через несколько дней ребята из Веледникова приехали к ней на мотоциклах и сообщили, что Николай умер, его уже похоронили. Таково было веление матери – никого из девушек не приглашать.
И Ксюша вновь поехала в Веледниково, не зная, на что решиться, не зная, зачем она туда едет. Она поняла, что сказала ей его мать, не обидев, но и не обнадежив ничем.
Когда она приехала и прошлась по их лесу, она поняла, что ей делать. Поняла, что её дело теперь – ехать в военкомат и проситься на войну помогать раненым.
В военкомате пожилой седовласый майор сказал:
– Слушаю вас.
– Я вот на войну собралась, то есть не знаю, как сказать.
– Он легонечко прояснил:
– Вы добровольцем хотите?
Ксения кивнула.
– Так-так. И как же называется та война, на которую вы хотите идти?
– Про нее по радио говорят, где Фидель Кастро участвует в освобождении Латинской Америки от американского империализма.
– Нет, милая девушка, сейчас не Карибский кризис в предмете, – серьезно сказал майор, вставая. – Сейчас у нас арабо-израильская война идет. Слышали о такой?
Ксения молчала.
– А на чьей стороне выступает наше государство? Кому оно помогает?
Ксения потупилась.
– Вот что. Послушайтесь моего совета. Если вы хотите на войну – пожалуйста. Но сначала нужно приобрести военную профессию. Самое лучшее – идти в медучилище. А по окончании – вы нам очень нужны. Приходите, мы вас возьмем. А до этого – никак.
А когда она уходила, добавил:
– Узнавайте, на какую войну вы собираетесь, в будущем вам пригодится.
Пришел помощник:
– Что тут новенького? Что это за девушка приходила?
– Девушка, у которой поражение на личном фронте, просится на войну.
– Что прописали?
– Я бы хотел прописать: девушка, вы не знаете ещё, с какими горями столкнетесь. Чего уж так сразу под пули рваться?
– И что же? Сказали? – забирая бумаги, спросил помощник.
– Как я мог ей сказать? Ей даже восемнадцати нет. Ей бы только доказать себе, людям, что она крепко и глубоко полюбила. А я её не могу взять до восемнадцати лет. Мы же не отделение исполнения прихотей. Мы кадры в горячие точки должны готовить.
Что ж, раз некуда теперь, Ксения последовала совету и подала документы в медучилище. А так как она была девушкой из скромной семьи, то по совету новой подружки пошла вместе с ней зарабатывать на пропитание в Медцентр. Недалеко от железнодорожной платформы Гражданская, в Зыковском проезде, мойщицей медицинской посуды. Тогда еще кровь у доноров забирали в стеклянную посуду. Там и медучилище недалеко.
Подружка тоже была из скромной семьи. Вот и подрабатывали они на пару. Навалтузишься с посудой, наглядишься, как кровь в воде бледнеет и уходит кругами – вроде легче становится. Все эти сгустки – прочь, прочь, как тяжелые мысли из
