Тысяча кораблей - Натали Хейнс
Креуса обернулась и посмотрела на горящий город. Она добралась до стен, но теперь стало ясно, что пожар ее опередил. Женщина не могла пробраться вдоль стены к воротам, как намеревалась: путь ей преграждал огонь. Сумей она взобраться на стену в том месте, где сейчас стояла, возможно, ей удалось бы спастись. Но стена была слишком высокая, слишком отвесная: не за что ухватиться. Мужчин, за которыми кралась Креуса, можно было больше не опасаться: искатели кровавой поживы погибли, задохнувшись в густом дыму; она видела на земле перед собой их тела, уже охваченные огнем.
Даже птицы ничего не успели понять, продолжая петь в вышине, на еще не сгоревших крышах, хотя небо почернело и луну заволокло густым серым дымом, а Креуса уже сообразила, в какую страшную ловушку попала. Пожары по всему городу полыхали так ярко, что казалось, будто уже наступило утро, и Креуса подумала, что эта странная картина — огонь, поющие птицы и ночь, обернувшаяся днем, — запомнится ей до конца жизни.
Так и случилось, хотя это было уже неважно, поскольку Креуса умерла задолго до рассвета.
Глава 3
Троянки
Женщины ждали на берегу, уставившись в море пустыми глазами. Запах засохших водорослей и склоненных к земле коричневых стеблей тростника мешался с запахом гари, исходившим от одежды и спутанных волос. По прошествии двух дней греки наконец закончили разграбление почерневшего города, и троянки, ожидая решения своей участи, сгрудились вокруг царицы, словно ее угасающий огонь мог согреть их.
Гекаба — маленькая сморщенная фигурка с полузакрытыми глазами — сидела на приземистом камне, отшлифованном водой и солью. Она старалась не думать о муже, зарезанном остервеневшим греком прямо у алтаря, не вспоминать темную кровь, стекавшую по груди Приама, и голову, запрокинувшуюся назад под клинком убийцы. Когда город пал, царице было суждено узнать, что старики умирают не так, как молодые: даже кровь у них струится медленнее.
Гекаба сжала губы. Головорез, убивший Приама — старика, молящего богов о защите, — заплатит за свою жестокость, неуважение к царю и святотатство. Лишившись всего, только за такие мысли Гекаба и могла теперь цепляться: нельзя, чтобы человек, поправший святость божьего храма, продолжал жить и благоденствовать. Существует закон. Даже на войне. Люди могут пренебречь им, но боги — никогда. Зарезать старика, преклонившего негнущиеся колени у священного алтаря, — непростительный грех, и боги, как было хорошо известно царице обращенной в пепел Трои, редко оставляют такое безнаказанным.
Гекаба до крови прикусила внутреннюю сторону щеки и ощутила во рту металлический привкус. Она заново принялась составлять в уме скорбный список; сыновья, погибшие в бою; сыновья, павшие в засаде; сыновья, убитые две ночи назад при разграблении города. Со смертью каждого какая-то частичка материнской души усыхала, как звериная шкура, забытая на солнце. После того как не стало Гектора — когда мясник Ахилл отнял у нее самого храброго из сыновей-воинов, — царица решила, что усыхать уже нечему. Но кто-то из богов — она не осмеливалась назвать имя Геры, — должно быть, услыхал даже эту дерзкую мысль и решил наказать Гекабу еще больше. А все из-за женщины. Из-за вероломной спартанской шлюхи. Царица сплюнула кровь на песок. Ее жажда мести была безгранична и неутолима.
Гекаба заметила птицу, которая повернулась на ветру и полетела обратно к берегу. Не предзнаменование ли это? Известно, что птицы в полете передают послания богов, но только опытные жрецы могут читать язык крыльев. Впрочем, царица была убеждена, что это простое сообщение, напоминающее ей, что один юноша — единственный из всех ее красавцев сыновей, таких высоких и сильных, — до сих пор жив.
И жив только потому, что греки не ведали о его местонахождении и даже существовании. Ее последнего, младшего сына Полидора вывезли под покровом ночи из города и укрыли у старого друга во Фракии. У друга, которому щедро заплатили. Даже союзники нуждаются в вознаграждении, чтобы поддерживать сторону, терпящую поражение, сказал Приам. А Троя слишком долго терпела поражение: лишь крепкие стены и упорство жителей в течение нескончаемых десяти лет сдерживали натиск греков.
Перед отъездом сына Гекаба с Приамом обернули тканью четыре витых золотых браслета и надежно запрятали в мешок.
— Два браслета отдашь хозяину, когда приедешь, — велели родители. — Два других спрячь и никому про них не рассказывай.
— Тогда какая мне от них польза? — спросил готовый к отъезду доверчивый юноша.
— Ты поймешь, когда они тебе потребуются, — ответила мать, положив руку сыну на плечо и заглядывая ему в глаза, несмотря на высокий рост юноши. — Люди охотнее помогут чужестранцу, если у него есть хоть крупица золота. — И Гекаба показала, как отделить от витого браслета мягкую металлическую проволоку, если понадобится дать мелкую взятку.
Царь и царица ни словом не обмолвились о браслетах рабу, сопровождавшему сына: сила золота чересчур притягательна, и юноша, не отъехав от дома и на один день пути, получил бы нож между ребер. Необходимо было во что бы то ни стало сохранять тайну; Гекаба молила богов внушить Полидору: если он не сумеет держать язык за зубами, на кон будет поставлена его жизнь. И муж, и она сама предупредили сына об этом. Когда юноша в последний раз поцеловал мать и выбрался через потайные ворота в северной части города, он еще не был ее последним уцелевшим сыном. Но, рыдая и прощаясь с ним, Гекаба уже знала, что так и случится.
Царица ощутила, что по телу пробежала легкая дрожь, и плотнее запахнула столу. Греки неторопливо грабили Трою. Алчные, словно галки, они обшаривали каждый уголок, чтобы не упустить ни крупицы добычи. Из всех тайников извлекли золото и бронзу, сложили на песке и с превеликой тщательностью поделили между солдатами, поскольку в прошлом году несправедливая дележка добычи ввергла греков в бесконечные раздоры. Само собой, не обошлось без плутней. Уже изловили каких-то ворюг, распихивавших в складках одежды вещицы из драгоценного металла. Гекаба слышала,
